ТЕМА: Книги,статьи,журналы,рассказы.Все,что помогает нам

Письмо бабушки новорожденной внучке: Только не бойся…


Одна бабушка решила написать своей новорожденной внучке письмо. Более трогательное и мудрое послание еще надо поискать.

Дорогая моя, я могла бы написать это письмо еще для твоей мамы четверть века назад.Но мне тогда было 25, и я думала только о бытовых вопросах: чем накормить родных, как успеть отвести дочурку в ясли и не пропустить лекции. Твой дед работал в ночную смену и не мог мне помочь, когда твоя мама плакала ночи напролет из-за частых болезней. Сейчас мне 50 и теперь у меня накопилось немного опыта, которым я хочу поделиться с тобой. Я не утверждаю, что знаю о жизни всё, но, в конце концов, я твоя бабушка и хочу, чтобы ты была счастлива. Мои советы тебе не помешают!

Не бойся падать.
Катайся на велосипеде, качелях, коньках, роликах и не бойся падать. Будет больно, но ты научишься благодаря этому быть быстрой и подниматься тогда, когда хочется плакать.

Не бойся выражать свою точку зрения.
Ты не обязана молчать, если тебе что-то не нравится либо когда ты не согласна. Не скрывай свое мнение ни ради дружбы, ни ради любви. Если тебя не слышат или требуют быть лояльной, то к черту такую дружбу и любовь.

Не стыдись извиняться.
Только очень сильные девочки умеют извиняться и осознавать свои ошибки, а я очень хочу, чтобы ты выросла именно такой. Сложно сказать: «Прости, я была не права. Как можно исправить ситуацию?» Но этому нужно учиться, и тогда никто не сможет тебя победить.

Не бойся получить плохую оценку.
Двойка — это не так уж и плохо. Это укажет тебе на слабые места. Ты узнаешь, над чем тебе нужно будет поработать. Низкая оценка не означает, что ты глупая. Это всего лишь мотивация к действию.

Не бойся не быть популярной.
Пока все популярные тусовщики будут ходить на вечеринки, просиживать время в забегаловках и торчать сутками в Интернете, выкладывая свои фотографии, ты научишься отлично стрелять, ездить верхом на лошади, петь и так далее. В восемнадцать лет популярные всё еще будут просиживать штаны перед компьютером, а ты к тому времени уже будешь покорять мир и, возможно, отправишься в путешествие по свету.

Не бойся быть странной.
Твоя же бабушка не боится!

Не бойся влюбиться.
Влюбленность всё равно к тебе придет. Радуйся тому, что ты наконец повзрослела.

Не бойся первого поцелуя.
Поверь бабушке, что это восхитительно! Не бойся, все женщины отлично целуются, так как это у нас в крови.
Не бойся выйти замуж или наоборот не выйти
Когда ты вырастешь, никому не будет дела до того, есть ли у тебя на пальце обручальное кольцо или нет. Но если ты решила, что замужество и семейная жизнь для тебя, постарайся встретить «своего» человека, и тогда всё получится. Даже повсюду разбросанные носки не будут раздражать. Зато будет кому сделать массаж по вечерам или с кем выгулять собаку.

Не бойся рожать.
Врать не буду, это больно. Но это самое прекрасное, что может быть в жизни у любой женщины.

Не бойся развода.
В жизни всякое случается. Главное — не отчаивайся и не закрывайся в себе. Развод — это не конец жизни. Это начало чего-то нового и, скорее всего, более интересного.

Не бойся одиночества.
Иногда побыть в одиночестве — это полезно. Им даже можно наслаждаться. Но долго этого не будет — я нашу семейку знаю.

Не бойся плакать.
Слезы — это выбор сильного. Я сильная и делаю то, что хочу. Хочу плачу, хочу смеюсь, хочу носки разбрасываю по всей квартире.

Не бойся пробовать новое.
Не думай о возрасте и о том, что скажут люди. Бери от жизни самое лучшее, и неважно, насколько безумно твое желание.

Не бойся стареть.
С возрастом ты начнешь больше ценить жизнь и любить близких. А потом, может, и ты напишешь письмо своим внукам.

Не бойся терять близких.
Я долго сомневалась, стоит ли это тебе писать. Но потери неизбежны. Близкие уходят — но любовь не исчезает…
Я тебя люблю, твоя бабушка

Бабуля дает очень ценные советы и делится своим бесценным опытом. После прочтения этого послания есть над чем подумать…

Веточка мимозы, Очень трогательная история

Ранее утро,8 марта. Будильник зазвенел, и даже не успев, как следует
начать свою песню, умолк под натиском моего пальца. Почти в темноте
оделся, тихо прикрыв входную дверь, направился к базару. Чуть стало
светать.

Я бы не сказал, что погода была весенней. Ледяной ветер так и норовил
забраться под куртку. Подняв воротник и опустив в него как можно ниже
голову, я приближался к базару. Я еще за неделю до этого решил, ни каких
роз, только весенние цветы,праздник же весенний.

Я подошел к базару. Перед входом, стояла огромная корзина с очень
красивыми весенними цветами. Это были Мимозы. Я подошел, да цветы
действительно красивы.

- А кто продавец, — спросил я, пряча руки в карманы. Только сейчас, я
почувствовал, какой ледяной ветер.
- А ты сынок подожди, она отошла не на долго, щас вернется, — сказала
тетка, торговавшая по соседству солеными огурцами.

Я стал в сторонке, закурил и даже начал чуть улыбаться, когда
представил, как обрадуются мои женщины, дочка и жена.

Напротив меня стоял старик.
Сейчас я не могу сказать, что именно, но в его облике меня что-то
привлекло.Старотипный плащ, фасона 1965 года, на нем не было места, которое было бы не зашито. Но этот заштопанный и перештопанный плащ был чистым.
Брюки, такие же старые, но до безумия наутюженые. Ботинки, начищены до зеркального блеска,но это не могло скрыть их возраста. Один ботинок,был перевязан проволокой.
Я так понял, что подошва на нем просто отвалилась. Из- под плаща, была видна старая почти ветхая рубашка, но и она была чистой и наутюженой.
Лицо, его лицо было обычным лицом старого человека, вот только во взгляде, было что непреклонное и гордое, не смотря ни на что.

Сегодня был праздник, и я уже понял, что дед не мог быть не бритым в
такой день. На его лице было с десяток порезов, некоторые из них были
заклеены кусочками газеты.

Деда трусило от холода, его руки были синего цвета, его очень трусило,
но она стоял на ветру и ждал.

Какой-то не хороший комок подкатил к моему горлу.Я начал замерзать, а продавщицы все не было.

Я продолжал рассматривать деда. По многим мелочам я догадался, что дед не алкаш, он просто старый измученный бедностью и старостью человек.
И еще я просто явно почувствовал, что дед стесняется теперешнего своего положения за чертой бедности.

К корзине подошла продавщица.

Дед робким шагом двинулся к ней.Я то же подошел к ней.

Дед подошел к продавщице, я остался чуть позади него.
- Хозяюшка…. милая, а сколько стоит одна веточка Мимозы,- дрожащими от
холода губами спросил дед.
- Так, а ну вали отсюда, алкаш, попрошайничать надумал, давай вали, а
то…. — прорычала продавщица на деда.
- Хозяюшка, я не алкаш, да и не пью я вообще, мне бы одну веточку….
сколько она стоит?- тихо спросил дед.

Я стоял позади него и чуть с боку. Я увидел, как у деда в глазах стояли
слезы…

- Одна, да буду с тобой возиться, алкашня, давай вали отсюда,-
рыкнула продавщица.
- Хозяюшка, ты просто скажи, сколько стоит, а не кричи на меня, -так же
тихо сказал дед.
- Ладно, для тебя, алкаш, 5 рублей ветка,- с какой-то ухмылкой сказала
продавщица. На ее лице проступила ехидная улыбка.

Дед вытащил дрожащую руку из кармана, на его ладони лежало, три бумажки
по рублю.

- Хозяюшка, у меня есть три рубля, может найдешь для меня веточку на три
рубля,- как-то очень тихо спросил дед.

Я видел его глаза. До сих пор, я ни когда не видел столько тоски и боли
в глазах мужчины.

Деда трусило от холода как лист бумаги на ветру.

- На три тебе найти, алкаш, га га га, щас я тебе найду,- уже
прогорлопанила продавщица.

Она нагнулась к корзине, долго в ней ковырялась…

- На держи, алкаш, беги к своей алкашке, дари га га га га, — дико
захохотала эта дура.

В синей от холода руке деда я увидел ветку Мимозы, она была сломана по середине.

Дед пытался второй рукой придать этой ветке божеский вид, но она, не
желая слушать его, ломалась по полам и цветы смотрели в землю.
На руку деда упала слеза…Дед стоял и держал в руке поломанный цветок и плакал.

- Слышишь ты, что ж ты, делаешь? – начал я, пытаясь
сохранить остатки спокойствия и не заехать продавщице в голову кулаком.
Видимо, в моих глазах было что-то такое, что продавщица как-то побледнела и даже уменьшилась в росте.
Она просто смотрела на меня как мышь на удава и молчала.

- Дед, а ну подожди, — сказал я, взяв деда за руку.

- Ты курица, тупая, сколько стоит твое ведро, отвечай быстро и внятно,
что бы я не напрягал слух,- еле слышно, но очень понятно прошипел я.
- Э…. а…ну…я не знаю,- промямлила продавщица
- Я последний раз у тебя спрашиваю, сколько стоит ведро!?
- Наверное 50 гривен, — сказал продавщица.

Все это время, дед не понимающе смотрел то на меня, то на продавщицу.

Я кинул под ноги продавщице купюру, вытащил цветы и протянул их деду.

- На отец, бери, и иди поздравляй свою жену, — сказал я

Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам деда. Он мотал головой и плакал, просто молча плакал…

У меня у самого слезы стояли в глазах.

Дед мотал головой в знак отказа, и второй рукой прикрывал свою поломанную ветку.

- Хорошо, отец, пошли вместе, сказал я и взял деда под руку.

Я нес цветы, дед свою поломанную ветку, мы шли молча.
По дороге я потянул деда в гастроном.
Я купил торт, и бутылку красного вина.

И тут я вспомнил, что я не купил себе цветы.

- Отец, послушай меня внимательно. У меня есть деньги, для меня не
сыграют роль эти 50 гривен, а тебе с поломанной веткой идти к жене негоже,сегодня же восьмое марта, бери цветы, вино и торт и иди к ней,
поздравляй.

У деда хлынули слезы, они текли по его щекам и падали на плащ, у него задрожали губы.


Больше я на это смотреть не мог, у меня у самого слезы стояли в глазах.

Я буквально силой впихнул деду в руки цветы, торт и вино, развернулся, и вытирая глаза сделал шаг к выходу.


Мы…мы…45 лет вместе… она заболела…. я не мог, ее оставить сегодня без подарка, — тихо сказал дед, спасибо тебе…

Я бежал, даже не понимая куда бегу.

РАССКАЗ

▼
...Меня везли на кресле по коридорам областной больницы.
- Куда? – спросила одна медсестра другую. – Может, не в отдельную, может, в общую?
Я заволновалась.
- Почему же в общую, если есть возможность в отдельную?
Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.
- Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра.

Но тогда я не знала, что это означает, и успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна, и вся ответственность моя сошла на нет.
Я ощутила странную отстранённость от окружающего мира, и мне было абсолютно всё равно, что в нём происходит. Меня ничто и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я.

Ушли проблемы, ушла суета, ушли важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждёт там, по ту сторону…

И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города – сигналы машин, цоканье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла…
- Ну и пусть только сейчас, — сказала я себе, – но ведь поняла же. И у тебя есть ещё пара дней, чтобы насладиться ею, и полюбить её всем сердцем!

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он сейчас был ко мне ближе всех.
- Господи! – радовалась я. – Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить её. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!
Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом Божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны её энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна.

Она заполнила всё пространство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что всё, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слиянию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.

***

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-й степени», а также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: ну о чём говорить с умирающим человеком, который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица.

Я радовалась: когда бы я ещё увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни – ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живёшь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории из жизни. Все, слава Богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.

Я искренне удивилась:
- Это что-то изменит?
- Ну… Нет, — теперь растерялась врач. – Но вы не можете ходить.
- Почему?
- У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вставать начали.
Прошёл отведенный мне максимум – четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.

Врача было жалко. А Любовь требовала радости окружающих.
- Доктор, а какими вы хотели бы видеть мои анализы?
- Ну, хотя бы такими.
Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры, то – что должно быть. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела сочувственно на меня, что-то пробормотала и ушла.
А в 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком:
- Как вы это де...
- Анализы! Они такие, как я вам написала.
- Откуда я знаю? А что, хорошие? Да и какая, на фиг, разница?

Лафа закончилась. Меня перевели в общую палату (это там, где уже не умирают). Родственники уже попрощались и ходить перестали.
В палате находились ещё пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча, и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать.

Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала, и громко сообщила:
- Арбуз снимает тошноту после химиотерапии.
По палате поплыл запах свежего смеха. К столу неуверенно подтянулись остальные.
- И правда, снимает?
- Угу, — со знанием дела подтвердила я, подумав: «А хрен его знает…»
Арбуз сочно захрустел.
- И правда, прошло! — сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях.
- И у меня. И у меня, — радостно подтвердили остальные.
- Вот, — удовлетворённо закивала я в ответ. – А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь?

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:
- Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать мешаете!
Через три дня врач нерешительно попросила меня:
- А вы не могли бы перейти в другую палату?
- Зачем?
- В этой палате у всех улучшилось состояние. А в соседней много тяжёлых.
- Нет! – закричали мои соседки. – Не отпустим.

Не отпустили. Только в нашу палату потянулись соседи – просто посидеть, поболтать. Посмеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого золотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно.
Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали её похожей на зайчонка. У неё был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться.

А через неделю я увидела, какая у неё обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало действовать и она выздоравливает, мы устроили праздник, накрыв шикарный стол, который увенчивали бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам.

Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал:
- Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу в первый раз. Развернулся и ушёл.
Мы долго смеялись, вспоминая выражение его лица. Было хорошо.

Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила всё, что видела: и книги, и компот, и соседку, и машину во дворе за окном, и старое дерево.

Мне кололи витамины. Просто надо же было хоть что-то колоть.
Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три недели тихо сказала:
- Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать.
Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура, и ошиблась с диагнозом, но этого быть никак не могло, и это она тоже знала.

А однажды она мне пожаловалась:
- Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть!
- А какой у меня теперь диагноз?
- А я ещё не придумала, — тихо ответила она и ушла.
Когда меня выписывали, врач призналась:
- Так жалко, что вы уходите, у нас ещё много тяжёлых.

Из нашей палаты выписались все. А по отделению смертность в этом месяце сократилась на 30%.
Жизнь продолжалась. Только взгляд на неё становился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху, и потому изменился масштаб обзора происходящего.

А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить – и тогда твои возможности станут безграничными, и желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с любовью, и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так всё просто, и так всё сложно!

Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть это вспомнить…

Псу, попавшему в капкан в Подмосковье, помогла лишь одна жительница целого города

По улице ковылял пес... Лапа в капкане. Походка скрюченная от неудобства и боли. Может быть, он пришел из леса, угодив в расставленную кем-то ловушку. Пришел к людям, чтобы попросить помощи. Но ждать пришлось очень долго.

В Подмосковном Воскресенске собаку видели многие. В микрорайоне передавали из уст в уста, что ходит, мол, по городу охотничья собака с капканом на лапе. Как раз грянули морозы. Гладкошерстная собака дрожит и мучается. Ситуацию обсуждали, делились мыслями, вот впрочем, и все. А между тем, пес снова и снова подходил к людям, вымаливая участие в его незавидной доле.

Его награждали сочувствующим взглядом, шли дальше. Железо впивалось в живые ткани всей мощью. Боль невыносимая, адская, с которой собаке пришлось жить много дней. И в очередной раз он подходил к прохожим, очень деликатно, без истерики вымаливал участие и понуро уходил, видя, что ему не помогут.

Рана повела себя так, как и должна была повести в создавшихся условиях. Лапа воспалялась, синела. Пес уже больше лежал на снегу, чем передвигался.

Ему помогла лишь одна жительница города. И уже практически не ходячий, он смог подняться, делая свои медленные шаги в сторону ветеринарной клиники. Рядом с той женщиной, что не пожалела времени и денег на помощь страдающей собаке.

Увы, время было упущено, лапу не удалось спасти. Пришлось ампутировать. Оставшаяся часть конечности, так называемая культя, очень сильно осложнила жизнь этого бедолаги. Женщина – спасительница, всего лишь на несколько дней смогла взять питомца домой после операции, потом ему снова предстояло оказаться на улице.

Этого не случилось только потому, что команда энтузиастов, помогающая домашним животным в беде, взяла инвалида под опеку. Программа как всегда стандартна. Найти передержку, долечить, искать хозяина. В данном случае, пытались найти прежнего. Через объявления, расклеенные по городу. Безуспешно. Теперь, задача – найти нового.

Если предположить, что когда-то пес сопровождал своего хозяина на охоту, выполняя заложенные функции, то ни сегодня, ни в будущем он уже не сможет быть полезен человеку в данном увлечении. Его дальнейшая жизнь, жизнь друга рядом с другом. В классическом союзе хозяина и собаки.

У парня очень добродушный характер. Миролюбивый к другим собакам и кошкам. Не обидит ребенка. Он вообще очень мудрый, умный пес. Только бы увечье не стало тем камнем преткновения, который никогда не соединит его с человеком. Не даст того единственного шанса продолжать жить.

Честно говоря, волнительно за пса. Может быть еще и потому, что его очень жаль.
Потому что какой-то особенный он.С разумом и достоинством.
Открытый и верный.

Люди, Давайте Будем Людьми! Помогать, Не Проходит Мимо, Если Видим Что Кому-то Действительно Нужна Помощь!

На могиле ребенка

В доме воцарилась печаль; все сердца были полны скорби. Младший ребенок, четырехлетний мальчик, единственный сын, радость и надежда родителей, умер. Правда, у них оставались еще две дочери — старшая должна была в этом году конфирмоваться — славные, добрые девочки, но умерший ребенок всегда кажется самым дорогим, а этот к тому же был самый младший, да еще сын.

Да, тяжелое испытание выпало на долю родителей. Сестры печалились, как и вообще юные сердца, главным образом глядя на скорбь родителей; отец грустил, но мать совсем была подавлена горем. День и ночь ухаживала она за больным ребенком, лелеяла его, подымала и носила на руках; страдала ведь ее собственная плоть и кровь, часть ее самой! Она не могла и представить себе, что дитя ее умрет, что его положат в гроб и зароют в землю! Господь не мог отнять у нее ребенка, думала она, и вот когда это все-таки случилось, она в порыве болезненного отчаяния воскликнула:
— Господь не знает об этом! У него бессердечные слуги здесь, на земле. Они делают, что хотят, не внимая мольбам матери!

В своем отчаянии она отшатнулась от Бога, и ею овладели мрачные мысли, мысли о вечной смерти, внушавшие ей, что человек становится прахом во прахе и что этим все кончается. Охваченная такими мыслями, она утратила всякую точку опоры и все больше и больше погружалась в мрачную бездну отчаяния.

Слез у нее в эти тяжелые часы не было. Она не думала больше о юных дочерях; слезы мужа падали ей на лоб, но она не замечала его. Все ее мысли были заняты умершим ребенком, она жила только воспоминаниями о нем, старалась воскресить в памяти каждое его невинное детское слово.

Наступил день похорон; несколько ночей перед тем мать не спала, и к утру усталость одолела ее — она забылась сном. В это время гроб унесли в отдаленную комнату, чтобы мать не услыхала ударов молотка, когда стали забивать крышку.

Проснувшись, мать хотела опять посмотреть на ребенка, но муж со слезами сказал ей:
— Мы забили крышку: пора было.
— Если Бог так жесток ко мне, — промолвила она, — то чего же ожидать от людей! — И она залилась слезами.

Гроб опустили в могилу; безутешная мать сидела с дочерьми и смотрела на них, не видя их; мысли ее отшатнулись от семьи, от дома; она предалась скорби и стала ее игрушкой, как становится игрушкой волн корабль без руля и парусов. Так прошел день похорон, за ним потекли однообразные, тяжелые, скорбные дни. Со слезами на глазах, печально смотрели на мать домашние; она не слушала их утешений, да и какие утешения могли они предложить ей — они сами были в таком горе.

Сон, казалось, совсем покинул ее, а он один мог бы оказать ей лучшую услугу, подкрепив тело и успокоив душу. Домашние уговаривали ее ложиться в постель, она слушалась и лежала тихо, словно спала. Но однажды ночью муж прислушался к ее дыханию, и ему показалось, что она действительно нашла, наконец, покой и облегчение во сне. Он набожно сложил руки, помолился и скоро заснул сам здоровым, крепким сном.

Он не слышал, как она поднялась, накинула на себя платье и тихонько вышла из дома, чтобы направиться туда, куда день и ночь влекли ее мысли, — на могилу своего ребенка. Она прошла через сад, прилегавший к дому, в поле и свернула на тропинку, которая вела за город, на кладбище. Никто не видел ее, и она никого.

Стояла чудная, ясная звездная ночь. Воздух был еще так мягок, сентябрь только начался. Мать вошла на кладбище и остановилась у могилки, похожей, скорее, на большой букет благоухающих цветов.

Опустившись на колени, она приникла лицом к могиле, словно надеясь увидеть сквозь толстый земляной покров своего мальчика.

Как живо помнила она его улыбку, любовное выражение глаз! Они были все те же даже на одре болезни! Не забыть ей их никогда! Как много говорил его взор, когда она наклонялась к нему и брала его за руку, которую сам он уже не в силах был приподнять!

И вот, как прежде, бывало, сидела она возле его кроватки, так теперь сидела у его могилки! Но теперь она могла дать полную волю своим слезам, и они ручьем бежали на могилу.

— Хочешь туда, к твоему ребенку? — раздался возле нее голос.
Он прозвучал так ясно и так глубоко отозвался в ее сердце. Она оглянулась; возле нее стояла человеческая фигура, закутанная в длинный черный плащ, с капюшоном на голове. Она заглянула в ее лицо: оно было строго, но внушало доверие, глаза горели чистым юношеским огнем.

— К моему ребенку! — повторила с отчаянной мольбой мать.
— Осмелишься ли ты последовать за мной? — спросило видение. — Я — смерть!

Мать утвердительно кивнула головой. В то же мгновение ей показалось, что каждая звезда над нею вспыхнула, словно полная луна, и осветила разноцветный цветочный ковер на могиле; затем земляной покров мягко осел под нею, точно развевавшийся по воздуху покров, и она стала погружаться в землю. Видение накрыло ее своим черным плащом, и вокруг нее воцарился могильный мрак. Мать опустилась глубже, чем проникает могильный заступ; кладбище легло кровлей над ее головой.

Плащ отодвинулся в сторону. Мать очутилась в огромном приветливом покое. Здесь царил какой-то полусвет, но она в то же мгновение почувствовала, что прижимает к сердцу своего ребенка. Он улыбался ей, сияя новой, незнакомой ей красотой; она вскрикнула, но крика ее не было слышно: возле нее, то удаляясь, то приближаясь, раздавалась чудная музыка. Никогда в жизни не слыхала она таких дивных звуков; они раздавались за черной плотной занавесью, отделявшей этот покой от великой страны вечности.

— Мамочка! Милая моя мамочка! — услышала она голос своего ребенка. Это был его милый, знакомый ей голос! Поцелуи сыпались за поцелуями; мать не помнила себя от радости, но дитя указало на черную занавесь.

— Как там чудесно! Не так, как на земле! Видишь, мама? Видишь их всех, блаженных?

И мать смотрела туда, куда указывал ребенок, но не видела ничего, кроме черной мглы; она смотрела ведь телесными очами, а не так, как ребенок, отозванный Богом к Себе. Мать слышала звуки, но не могла уразуметь слов, которые бы могли вернуть ей веру.

— Теперь я умею летать, мама! — сказало дитя. — Могу улететь вместе с другими добрыми детьми прямо к Богу! Мне очень хочется лететь к Нему, но если ты будешь так плакать, я не смогу оставить тебя! А мне очень хочется! Можно ведь? Ты и сама скоро придешь ко мне, мамочка!

— О, побудь, побудь со мною! — молила она. — Еще минутку! Дай еще разок взглянуть на тебя, поцеловать тебя, прижать к сердцу!

И она крепко прижимала его к себе, осыпая поцелуями. Вдруг кто-то сверху окликнул ее по имени; жалобно звучал призыв. Кто бы это звал ее?

— Слышишь? — сказало дитя. — Это папа зовет тебя!

Через несколько секунд послышались глубокие вздохи, словно всхлипывали дети.

— Это сестры плачут! — сказал ребенок. — Мама, ты ведь не забыла их!

Она вспомнила покинутых ею на земле, и ужас охватил ее; она стала пристально вглядываться в пролетавшие мимо нее тени, и ей показалось, что она узнала некоторые. Они пролетали через покой смерти и скрывались за черной занавесью. Что, если она увидит тут и мужа, и дочерей своих? Нет, их призывы и вздохи раздавались еще там, наверху. Она чуть было совсем не забыла их ради умершего!

— Мама, зазвонили небесные колокола! Мама, встает солнышко! — сказал ребенок.

Навстречу ей хлынул ослепительный поток света, дитя исчезло, а она поднялась наверх. Холод охватил ее, она подняла голову и увидела, что лежит на кладбище, на могиле своего ребенка: Бог во сне послал ей утешение и поддержку, просветил ее разум.

Она пала на колени и сказала:
— Прости меня, Господи, что я хотела остановить полет бессмертной души, забыла свой долг к живым, долг, который возложил на меня Ты!

Молитва облегчила ее душу. А тут взошло солнце, над головой ее запела птичка, колокола зазвонили к заутрене. Как чудесно стало вокруг! И святой мир водворился в ее душе. Она познала Бога и свой долг и поспешила домой. Вот она наклонилась над мужем, разбудила его горячим поцелуем, и из уст ее полились теплые, сердечные слова, полные мужества и утешения. Она, как и подобает мужественной и крепкой духом супруге, открыла для него в своем сердце источник утешения.

«Божья воля все направляет к лучшему!»

И муж спросил ее:
— Где почерпнула ты эту силу утешения?

Она поцеловала его, поцеловала дочерей и ответила:
— Бог послал мне ее на могиле моего ребенка!

Ганс Христиан Андерсен

Большое спасибо,Леночка...