За окошком тени, тени, тени…
Затерялся сон мой в переулках.
От бессонницы ищу спасенья,
Сердце бьётся учащённо гулко.
А виденья жизни ТОЙ счастливой
Лишь теперь слезинками застыли.
Не забыть улыбки, сердцу милой,
Его душу и характер сильный.
Моя гордость и моя надежда,
В этой жизни нам не повстречаться!..
Я другою стала, но как прежде,
Он меня заставил улыбаться,
Обещая встречу непременно -
Разуму такое неподвластно…
Преклоняю в храме я колени
О погибшем сыне молясь страстно.
Плачет ветер горько за стеною,
А на стекле дождинка, как слеза…
С фотографии следят за мною
Сына строгие и умные глаза.
И кончался сентябрь – оставались окурки, огрызки
и сугробы листвы. К неблагим привыкая вестям,
я жила. А любовь уходила всегда по-английски
и брела королевской походкой по русским путям.
Я смотрела ей вслед. И жила. В ожидании хлада,
в ожидании глада, чумы, и гражданской войны,
и Суда, посредине распада, в преддверии ада
я жила, всякий раз не надеясь дожить до весны.
Я писала слова, я читала слова, я писала:
я спасалась в словах, но, как в детской игре:
«Раз, два, три!» —
раздавалось во мне – и тогда ничего не спасало:
после каждого «…три!» я взрывала себя изнутри.
А потом собирала: другую себя из былого.
А что после потом – в двух словах говоря: «Я жила…»
Ибо жизнь больше осени, родины, больше любви,
больше слова…
Ею всё покрывается: то-то она тяжела./Инна Кабыш/