ТЕМА: Притчи. Мудрость которой с нами делиться Бог!

Притча о любви и разлуке

У края поля стояли Любовь и Разлука и любовались молодой парой. Разлука говорит Любви: «Спорим, я их разлучу?!»

Любовь говорит: «Погоди, дай я сделаю к ним всего один подход, а затем ты можешь подходить к ним столько, сколько захочешь — и тогда мы увидим, сможешь ли ты их разлучить,» Разлука согласилась.

Любовь подошла к молодой паре, прикоснулась к ним, заглянула в их глаза и увидела, как между ними пробежала искра… Любовь отошла и говорит: «Теперь твой черед».

Разлука ответила: «Нет, сейчас я ничего не могу сделать — сейчас их сердца наполнены любовью. Я приду к ним позже.

Прошло время. Разлука заглянула в дом и увидела молодую мать с младенцем, отца. Разлука надеялась, что любовь уже прошла и потому с надеждой переступила порог их дома. Но, заглянув в их глаза, она увидела Благодарность.Разлука повернулась и сказала: «Я приду к ним позже»

Прошло время, Разлука вновь явилась к ним — в доме шумели дети, с работы пришел уставший муж, мать успокаивала детей. Разлука надеялась, что уж теперь-то она точно сможет их разлучить — ведь за это время и Любовь и Благодарность уже давно должны были выветриться из их сердец.Но, заглянув в их глаза, она увидела Уважение и Понимание. «Я загляну позже» — сказала Разлука.

Прошло время. Снова пришла в их дом Разлука. Смотрит она — дети уже взрослые, седой отец объясняет что-то своим детям, жена что-то готовит на кухне. Взглянула она в их глаза и разочарованно вздохнула: она увидела в них Доверие. «Я приду позже»- сказала Разлука и вышла.

Прошло еще время. Заглядывает снова Разлука в дом, смотрит, а там бегают внуки,у камина сидит,пригорюнившись, старенькая женщина. Разлука смотрит и думает про себя: «Ну вот, похоже мое время пришло» Хотела она было заглянуть старушке в глаза, но та встала и вышла из дома. Разлука пошла за ней. Вскоре пришла старушка на кладбище и села у могилы. Это была могила её мужа.

«Похоже, я опоздала, — подумала Разлука, — время сделало за меня мою работу» И Разлука заглянула в заплаканные глаза старушки. А в них она увидела Память — Память о Любви, Благодарности, Уважении, Понимании и Доверии…

Ты Рожден Для Неба

Однажды фермер случайно нашел орлиное гнездо, в котором находилось яйцо. Вернувшись домой, он подложил яйцо под квочку, желая узнать, что из этого получится. Через время из яйца вылупился орленок. Живя на ферме вместе с цыплятами, маленький орленок выучил все куриные повадки и ел то, что ели куры. Он научился, ковыряясь в навозе, находить червей. Иногда у него бывали праздники, когда хозяин бросал ему кусочки мяса. Чем взрослее орленок становился, тем больше убеждался, что сильно отличается от своих «родственников». Его нос был слишком горбатым и острым. На лапках росли кривые и крепкие когти. А глаза! Его взгляд был пронзительным и устремленным вдаль. Ему постоянно хотелось узнать, а что же за забором, в то время как кур это вообще не интересовало.
Прошло довольно много времени. Орленок стал чувствовать себя неуютно в старом курятнике. Ему опротивела куриная пища и запах навоза. Ему стали неинтересными игры его «друзей». Орленку хотелось чего-то такого! А какого такого – он сам не знал. Где-то подсознательно он понимал, что что-то с ним не правильно. Ферма казалась ему клеткой, а жизнь – пустой и неинтересной. Разочарование и ощущение внутренней пустоты все чаще и чаще охватывало его орлиное сердце. Он чувствовал себя абсолютно одиноким среди веселых кур. Однажды, в один из осенних дней, когда на небе сгустились грозовые тучи, над фермой появился орел. Он свободно парил, расправив свои широкие сильные крылья. Вдруг, далеко внизу, на грязной ферме, среди суетящихся кур, он увидел что-то родное и знакомое. На птичьем дворе, с опущенной головой и сложенными крыльями, одиноко стоял уже достаточно взрослый орленок.
Сделав несколько кругов и опустившись ниже, орел закричал, желая привлечь внимание молодого орленка. Услышав пронзительный крик с неба, все куры в диком страхе бросились в рассыпную, спасая свою жизнь. Только орленок стоял как окаменевший. В орлином крике он услышал что-то близкое, знакомое и родное. Впервые в своей жизни он поднял свою голову, чтобы посмотреть в небо. На фоне грозовых туч он увидел свободно и величественно парящего орла. Его сердце трепетно забилось. В парящей птице он увидел что-то похожее на него самого. Опустив голову, орленок посмотрел на себя. Затем снова посмотрел вверх. Опять – на себя, и опять – вверх. Он начал что-то понимать. Расправив свои крылья, он попытался сделать взмах. Но у него ничего не получилось. Его собственные крылья почему-то не повиновались его желаниям. В небе снова раздался орлиный крик, зовущий ввысь. Орленок бешено начал махать своими крыльями, пытаясь оторваться от земли, которая, подобно сильному магниту, притягивала его к себе. Взмахи становились с каждым разом сильнее и сильнее. И вдруг порыв сильного ветра подхватил отчаянно бьющегося орленка и начал поднимать его все выше и выше, увлекая в небесные просторы. Поднимаясь к небесам, слегка двигая своими большими крыльями и подставляя их под потоки сильного ветра, орленок впервые в своей жизни ощутил свободу. Наконец он обрел то, о чем всю жизнь томилось его орлиное сердце. Сделав круг над курятником, две свободные птицы, пронзив черные тучи, поднялись высоко в небеса и, играя, исчезли в лучах заходящего солнца.
Живя среди шумного и, на первый взгляд, весёлого общества, люди часто ощущают себя одинокими и никому не нужными. Где-то глубоко внутри, они тоскуют о настоящей и бескорыстной любви, преданной дружбе и нормальных человеческих отношениях. Им хочется чего-то чистого и святого. Человеческая душа находит ответ на все свои вопросы и нужды только тогда, когда, окрыленная верой, переживает реальную встречу со своим Создателем

Я всего лишь гость на этой земле,
Исполню свое предназначение,
И обратно к ОТЦУ

ДОРОГА В РАЙ

— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.

Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.

— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.
— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.
— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.

Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…
— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
— Да вроде нормально.
— Нет тошноты, головокружения, болей?
— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
— В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.

Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.

Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.

— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.

Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.

* * *

Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.

— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.

Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.

— Что вы сказали? — тихо произнесла она.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не так выразился, просто…

Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.

— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.

Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.

— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила,— А что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
— Но… А как же?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией?
• Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — Ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!

Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.

Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.

— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Нет, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — Это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…

Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!

Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.

— Можно один вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой.

ЕЩЁ НЕ ВРЕМЯ... ( притча )

Жил на свете один юноша и нравились ему всякие старинные безделушки. Особенно его занимали чайные чашки, ибо они, как ему казалось, могут рассказать много интересного.

Однажды он зашел в антикварный магазинчик, где нашел очень красивую старинную чайную чашку. Юноша взял ее в руки, стал рассматривать, как вдруг чашка заговорила с ним:

«Мой дорогой странник, ты любуешься мной, но я не всегда была красивой чашкой. Было время, когда я была просто куском глины. Миллионы лет лежала я в земле, и бессмысленность была единственным моим развлечением. Передо мной проносились столетия, зарождались и гибли цивилизации, а я всё ждала и ждала, сама не зная, чего.

И вот пришел мой Мастер. Он поднял меня, отнес домой, бросил на стол и стал мять и катать. Снова и снова он вонзал в меня свои пальцы. Было очень больно, и я закричала: «Довольно! Оставь меня в покое!». Но он лишь улыбнулся и сказал: «Еще не время».
С этими словами он кинул меня на стремительный круг, и мир завертелся у меня перед глазами всё быстрей и быстрей, пока не слился в один сплошной туман. «Что ты делаешь?» – прошептала я, – «мне плохо, останови этот кошмар!». Но Мастер лишь понимающе вздохнул и, продолжая вертеть круг и придавать мне форму, тихо сказал: «Еще не время».

Затем он бережно поставил меня в печь. Я не знала, что на свете бывает такая жара. Я пыталась открыть печную дверцу и кричала: «Здесь жарче, чем в аду, я сгорю дотла! Выпусти меня, пока не поздно!». Но через смотровое стекло я читала по губам Мастера: «Еще не время».

И вот, когда мне показалось, что наступает моя последняя минута, дверца открылась. Мастер осторожно вынес меня из печи и поставил на полку, где я, наконец, вздохнула свободно. Но это был не конец.

Как только я остыла и пришла в себя, Мастер снял меня с полки и стал раскрашивать. Там была эта ужасная штука – лак. Его ядовитые испарения окутали меня, и я уже стала было терять сознание и взмолилась: «Пожалуйста, не надо, смилуйся надо мной! Неужели тебе меня не жалко?». Но мастер лишь покачал головой и сказал свое обычное: «Еще не время».

После раскраски он вдруг засунул меня обратно в печь. На этот раз там было жарче в два или три раза. Я поняла сразу – это смерть. Я заплакала, но слез не было, даже огненных. Жара была невыносимая, сил больше не было никаких. И в тот момент, когда мне показалось, что я живу последний миг своей жизни, я вдруг почувствовала, как Мастер вынимает меня из печи. Он снова поместил меня на полку, где я остыла и стала ждать дальнейших испытаний.

Но когда мастер вернулся, он подошел ко мне и произнес: «Вот теперь пришло твое время».

Затем поставил передо мной зеркало и сказал: «Взгляни на себя». То, что я увидела, было таким чудесным, что я воскликнула: «Это не я!». Это не могло быть мной. Это было слишком красивым.

А Мастер сказал: «Это то, чем ты должна была стать. Я видел, как тебе было больно, когда я раскатывал тебя, но мне нужно было выгнать из тебя воздух, иначе бы ты раскололась. Я знал, что ты потеряла все ориентиры, когда вертелась на круге, но без этого ты никогда не обрела бы такой прекрасной формы. Я знал, что ядовитые испарения лака невыносимы для тебя, но без этого ты бы оставалась такой же серой, как была до этого. Я знал, что печь, особенно вторая, была для тебя самым тяжким испытанием, но без этого ты была бы слабой и тягости жизни легко сломали бы тебя.

Поверь мне, всё это я делал для твоего блага. Теперь ты стала чудесной чашкой, как я и представлял себе, когда брал тебя из земли. И теперь твоя жизнь обрела смысл».

Здесь чашка закончила свой рассказ, и с ее блестящего ободка скатилась слеза благодарности. Юноша заплатил хозяину магазинчика и взял чашку с собой.

Рассказ чашки стал путеводной звездой в его жизни. И когда судьба преподносила ему испытания, и хотелось крикнуть: «Довольно! Хватит!», он вспоминал слова Мастера: «Еще не время».

БАБКА

Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. «Всю квартиру собой заполонила!..» – ворчал Борькин отец. А мать робко возражала ему: «Старый человек... Куда же ей деться?» «Зажилась на свете... – вздыхал отец. – В инвалидном доме ей место – вот где!»
Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека.


Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь: «Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку...»

Подходила к Борьке: «Вставай, батюшка мой, в школу пора!» «Зачем?» – сонным голосом спрашивал Борька. «В школу зачем? Тёмный человек глух и нем – вот зачем!»

Борька прятал голову под одеяло: «Иди ты, бабка...»

В сенях отец шаркал веником. «А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!»

Бабка торопилась к нему на помощь. «Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила».

...Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стол сумку с книгами и кричал: «Бабка, поесть!»

Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах. Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая: «Всё хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает».

Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку: «Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?» «Ела, ела, – кивала головой бабка. – Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава».

Пришёл к Борьке товарищ. Товарищ сказал: «Здравствуйте, бабушка!» Борька весело подтолкнул его локтем: «Идём, идём! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция». Бабка одёрнула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами: «Обидеть – что ударить, приласкать – надо слова искать».

А в соседней комнате товарищ говорил Борьке: «А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная». «Как это – главная?» – заинтересовался Борька. «Ну, старенькая... всех вырастила. Её нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это». «Не взгреет! – нахмурился Борька. – Он сам с ней не здоровается...»

После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку: «Обижаем мы тебя?» А родителям говорил: «Наша бабка лучше всех, а живёт хуже всех – никто о ней не заботится». Мать удивлялась, а отец сердился: «Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня – мал ещё!»

Бабка, мягко улыбаясь, качала головой: «Вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растёт! Я своё отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьёте, то не вернёте».

Борьку вообще интересовало бабкино лицо. Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами. «Чего это ты такая разрисованная? Старая очень?» – спрашивал он. Бабка задумывалась. «По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать. Горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала – ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась – опять морщины. Мужа на войне убили – много слёз было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет».

Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни – неужели всё лицо такими нитками затянется? «Иди ты, бабка! – ворчал он. – Наговоришь всегда глупостей...»

За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у неё стала круглая, ходила она тише и всё присаживалась. «В землю врастает», – шутил отец. «Не смейся ты над старым человеком», – обижалась мать. А бабке в кухне говорила: «Что это, вы, мама, как черепаха по комнате двигаетесь? Пошлёшь вас за чем-нибудь и назад не дождёшься».

Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу – клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор.

На другой день бабку схоронили.

Вернувшись со двора, Борька застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами. Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами. «Мой ещё, – сказала она и низко наклонилась над сундуком. – Мой...»

На самом дне сундука загремела шкатулка – та самая, заветная, в которую Борьке всегда так хотелось заглянуть. Шкатулку открыли. Отец вынул тугой свёрток: в нём были тёплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шёлка – тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочёл: «Внуку моему Борюшке».

Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: «Внуку моему Борюшке». В букве «ш» было четыре палочки. «Не научилась!» – подумал Борька. Сколько раз он объяснял ей, что в букве «ш» три палки... И вдруг, как живая, встала перед ним бабка – тихая, виноватая, не выучившая урока. Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрёл по улице вдоль чужого длинного забора...

Домой он пришёл поздно вечером; глаза у него распухли от слёз, к коленкам пристала свежая глина. Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: «Не придёт утром бабка!»

Валентина Осеева.

Свет Надежды.
Однажды случайно в канун Рождества я чудесную
притчу прочла...
История эта по-детски наивной была :
«Четыре свечи – на столе рукотворный костер –
Чуть слышно вели меж собой разговор;
И первая свечка заметила в память огня:
«Значение мира вселили когда-то в меня...
Мой свет был так нужен, но люди о мире забыли
И войнами слабый мой свет затушили.»

Другая ей вторила тихо, скрывая печаль,
Что символом веры горела когда-то свеча,
Но только, считая себя и сильней, и умней
От веры бежало всё больше и больше людей...
«И свет и тепло постепенно иссякли во мне,
А люди, я знаю, нуждаются в новом огне.»

Умолкла вторая свеча и тихонечко третья сказала:
«Когда-то любовь для людей я собой излучала,
Но люди забыли о силе живого огня,
Холодным рассчётом они погасили меня...»

Тут в комнату тихо ребёнок вошёл
И в кранце потухшие свечи нашёл...
От страха готов был расплакаться он
И с маленьких губ его вырвался стон:
«Вам нужно светить и гореть!
Вы мне очень нужны –
Вы – вера, любовь и счастливая жизнь без войны...»

Четвёртой свечи огонёк малыша приласкал
И высушил слёзы и твёрдо сказал:
«Пока я горю – тебе нечего больше бояться!
Ведь надеждою мне повезло называться.
Не бойся, малыш, и огнём от меня –
Зажги у потухших свечей три другие огня!»

Ребёнок тянулся к свечам изо всех своих сил
И, к счастью, огонь на потухших свечах оживил!

Давайте же, люди, мудрее и бережней будем
И самого главного в жизни своей не забудем –
Для наших детей сохраним наши светлые души
И эти четыре огня никогда не затушим.