ТЕМА: Притчи. Мудрость которой с нами делиться Бог!

Первый завтрак.
Как мы безжалостны бываем, когда забываем о покойниках!.. Покойники нуждаются единственно в нашей молитве, в благотворении за их души. Мы же, изъявляя разные знаки нашей памяти к ним, самое главное забываем – молиться о них.
Протоиерей Д.Г. Булгаковский
После работы Катерина поехала на вокзал, села в поезд и отправилась в город С-к на похороны двоюродного дяди.
Ночь предстояло провести в дороге. Устроившись возле окна, Катя прочла вечернее правило и попыталась заснуть, но осознав, что это бесполезно, принялась молиться о упокоении души новопреставленного раба Божиего Николая.
Последний год он сильно болел. Учитывая тяжесть недуга, все понимали: кончина Николая Ивановича не за горами – и внутренне готовились к этому. Но когда брат Володя сообщил, что его папа умер, Катя так разрыдалась, что успокоиться смогла с трудом…
Семьдесят восемь лет прожил Николай Иванович в провинциальном С-ке, работал слесарем в местной котельной, а после выхода на пенсию возделывал шесть соток огорода и занимался разведением кроликов. Был дважды женат, в первом браке детей не нажил, от второго имел сына Володю. Характером покойный обладал сложным, да и выпить очень любил, что омрачало жизнь окружающим. Дядя Коля портил нервы соседям, задирался к прохожим во дворе, устраивал жене скандалы, а овдовев, топил печаль на дне стакана, пока не захворал.
За время болезни Николай превратился в нового человека: уверовав во Христа, избавился от пагубного пристрастия к алкоголю, попросил прощения у близких и перед своей кончиной пригласил в дом священника для соборования и причащения Святых Христовых Таинств…
Поезд прибыл в С-к на рассвете. Брат встретил Катю на станции, посадил в старенький «жигуленок» и повез на погост.
Проводить покойного в последний путь пришло человек тридцать. Всем раздали поминальные свечи, началось отпевание.
Внимая молитвам священника, Катерина мысленно повторяла сквозь слезы: «Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Твоего и прости ему вся согрешения вольныя и невольныя, и даруй ему Царствие Небесное!»
Лишь немногие из собравшихся осеняли себя крестом. Остальные, переминаясь с ноги на ногу, безучастно наблюдали за происходящим, но как только тело предали земле, оживились.
На траве под березой мигом раскинули скатерть, нарезали соленые огурцы. Женщина в черном платке, надвинутом на глаза, откупорила бутыль с мутной жидкостью и торжественно произнесла:
– Помянем Колю, уважим покойника! Выпьем, а то он обидится.
Опрокидывая горячительное в рот, люди морщились и со словами «Пусть земля будет пухом!» выплескивали остатки содержимого стаканов на могильный холм. У надгробия оставили стопку «первача», накрытую хлебом.
Не притронувшись к угощению, Катерина стояла в стороне и с грустью думала: «Страшно умирать, когда молиться о тебе некому». От нахлынувшей тоски защемило сердце…
Володя возгласил:
– Прошу всех к нам, помянем папу!
Поминки справляли в доме, где прежде жил Николай Иванович. Разместить огромную толпу в пространстве единственной и узкой комнаты оказалось непросто. Наконец гости распределись за столом, всем уже не терпелось выпить и закусить. Трижды произнесли речь о покойном, вспомнили, каким добрым человеком он был, и плавно перешли к другим темам. Лица собравшихся повеселели, разгладились.
Катерина молча сидела в углу, украдкой поглядывая на часы. Заметив это, женщина в черном платке гаркнула:
– Куда торопишься?
Катя смутилась и, словно оправдываясь, произнесла:
– Простите, но через час мой поезд отходит. Еле отпросилась у начальства на один день, завтра нужно быть на работе…
– Вот те и раз! А как же первый завтрак?
– Вы о чем?
– Стыдно обычаев русских не знать, – ораторша театрально воздела руки к потолку. – Первый завтрак на кладбище – светлая традиция христианская! Утром после похорон нужно покормить покойника, вместе с ним позавтракать на могиле.
– Покормить покойника? Что вы такое говорите?! – возмутилась Катерина.
– Клавдия дело говорит! – пожилой мужчина одобрительно закивал головой.
– Да, да! Так положено, – хором подхватили другие.
– Мертвым не нужна еда! Родственникам покойного следует в храм ходить, требы заказывать, молиться. И хорошо бы по усопшему сорок дней Псалтирь читать, хоть по одной кафизме, – не сдержалась Катя, о чем через секунду пожалела.
Собеседница гневно сверкнула глазами:
– Вот только учить нас не надо! – и, залпом осушив стакан, грохнула его об пол. Осколки стекла звонко разлетелись по сторонам, в комнате воцарилась зловещая тишина.
Разрядил обстановку Володя:
– Тетя Клава, не ругайся! Катя не хотела никого обижать, – и шепнул сестре на ухо:
– Зря ты так! Клавдия Степановна сутки у плиты стояла, чтобы стол поминальный собрать, да еще десять литров самогона по дешевке мне продала. Страшно подумать, что бы я без этой помощи делал, чем бы народ кормил, поил? А впереди еще девять дней и сороковины… Ну да ладно! Одевайся скорее, отвезу тебя на вокзал.
До станции ехали молча. Сокрушаясь, Катя укоряла себя: «И зачем я ввязалась в этот спор? Нужно было смолчать, ведь не зря сказано: не бросайте жемчуга вашего…».
Перед отправлением поезда Володя взял сестру за руку и дрожащим голосом произнес:
– Не суди строго. Наверное, ты всё правильно говоришь, только далеки мы от этого, – и, отведя в сторону глаза, добавил шепотом:
– А ты молись за нас, коли вера у тебя есть! Может, мы молитвою чужой и живем до времени…
– Что ты, Володя! – Катерина обняла брата. – Судить никого не смею. Сама виновата, не стоило «умничать»… А молиться обязательно буду, не сомневайся.
Ощутив невероятную усталость, Катя забралась на верхнюю полку плацкарта и, свернувшись калачиком, мгновенно провалилась в сон.
…Во сне она шла по железнодорожной платформе и в многолюдной толпе вдруг разглядела знакомое лицо: на перроне стоял Николай Иванович, помолодевший и удивительно радостный. Катя бросилась к нему:
– Дядя Коля! Почему вы здесь?
– Еду домой, – с улыбкой произнес Николай.
Прибыл сверкающий белый поезд. Вагоны стали наполняться пассажирами, и Катерина отметила, что ни у кого из них нет поклажи. Словно прочитав Катины мысли, дядя Коля сказал:
– Все, что нам нужно отныне, – молитва. Знаю, милая, ты и раньше обо мне молилась, но теперь я особенно в этом нуждаюсь. Спасибо за всё!
Николай Иванович шагнул в вагон, двери которого захлопнулись, и прильнув к окну, помахал Кате рукой. Состав скрипнул и тронулся, набирая ход. Сквозь стук колес донеслись прощальные слова:
– Прошу молитв!
* * *
«Правда, многие по смерти близких им – друзей ли то, родных своих или знакомых, желая сохранить о них память, хранят некоторые вещи их, особенно любимые ими, сохраняют их изображения (портреты, фотографические карточки), устрояют дорогие памятники, обсаживая могилы их цветами или деревьями. Но это ли им нужно? Эта ли дорога им память? Ведь это вполне похоже на то, как если бы умирающему от голода вместо хлеба кто-либо поднес цветок с приятным запахом». (Протоиерей Д.Г. Булгаковский)

Машка - Ромашка.
Было, наверно, около двух часов ночи, когда раздался тяжелый и долгий стук в дверь, я хоть и крепко сплю, но всё же услышала его. Пришлось встать, проходя мимо гостиной, я заглянула туда, мама мирно спала с каким-то мужчиной - очередным собутыльником. Эта картина вызывала отвращение во мне, маму я любила, но мне порядком осточертели эти её вечера. Как бы я ни пыталась, она всё равно "липнет" к бутылке. От размышлений меня отвлек снова этот стук, и, ругая ночного гостя про себя, я подошла к двери и немного со злобой в голосе спросила: - Кто там? - Мать дома? - А вам чего надо-то? Вы время видели? - Я за ней пришел. Хватит ей пить уже. - Спит она, как все нормальные люди в это время, - тут я додумалась посмотреть в глазок, видимо из-за сонного состояния плохо соображала, на лестничной площадке стоял солидный мужчина в чёрной куртке и джинсах. - Передайте ей, что завтра зайду за ней. - А зовут-то вас как? - Игорь Николаевич, ладно, Ромашка, иди спать, - и он удалился. Странно, с чего бы ему меня Ромашкой называть? Вдумываться я не стала, так как ужасно хотела уже завалиться на койку и спать. Днём мама проводила собутыльника и села пить чай. Растрёпанная, с красными глазами и мешками под ними... В эти моменты хотелось взять её за плечи и потрясти, чтобы мозги на место встали, ведь ей теперь ничего не нужно, кроме как выпить и поругаться со мной. - Мам, - я присела к ней за стол, - сегодня ночью мужчина приходил, тебя спрашивал. Ты никого ещё не ждала? - Нет, - она даже не посмотрела на меня... Стыдно ей было, когда наконец начинала трезветь и понимать, что катится к чертям её жизнь. - Он обещал сегодня зайти за тобой. Странный он какой-то, этот... Как его... Игорь Николаевич. - Игорь Николаевич, - повторила она чуть еле слышно. Было ясно, что ей совсем нет дел до этого ночного гостя. - Ну да. Представляешь, ещё меня Ромашкой назвал, хотя я давно не маленький ребёнок, - я посмеялась, но мамино выражение лица заставило меня удивиться, её словно током ударило, - Мамуль, ты чего? Она, не допив чай, вышла из кухни, было слышно, как она рыщет в шкафу, вскоре я увидела, что она искала. Это был пыльный и толстенный альбом для фотографий. Положив его на стол, она начала судорожно перебирать страницы и наконец спросила: - Этот? - Да! Точно, у него ж ещё седина на правом виске была! А кто он? Друг или бывший? - Твой отец... - Но... Как? - у меня пошли мурашки. Дело в том, что отца моего убили, когда мне и годика не было. Убили за паршивые три тысячи, телефон и обручальное кольцо. Мои мысли метались в голове как тасманские дьяволы, то и дело сталкиваясь друг с другом. Может, спросонья показалось... Или действительно папа был тогда за дверью. - А... А почему Ромашкой назвал? - прервала я молчание. - Он единственный, кто так называл тебя... Машка-ромашка... Он безумно любил тебя, как и меня, - со слезами она удалилась в гостиную, я решила её пока не тревожить. Папа так и не пришёл, но на следующий день я видела, как мама выносит все бутылки, даже не открытые, перестала приглашать мужчин и наконец взялась за свою жизнь. Я же, узнав где находится могилка отца, съездила к нему. Стало стыдно, что я ни разу не была у него... Положила ему букет ромашек и поцеловала его фотографию на кресте. - Спасибо тебе, пап. Если бы не ты... - я заплакала. Мне тогда показалось, что кто-то словно приобнял, хотя нет, я чувствовала его дыхание... - Пап, я люблю тебя, но твоей Ромашке пора на работу, я буду навещать тебя, обещаю. Я навещала и навещаю могилу отца, как и обещала ему. Мама нашла мужчину, он интеллигентный и вообще хороший мужчина, как раз для семейной жизни. Мама даже говорила, что он чем-то ей напоминает моего отца, а однажды он назвал меня Ромашкой...

Последнее мгновение жизни. Притча.

Я слышал историю об одном греческом генерале. Царь почему-то был против него — какой-то дворцовый заговор. Это было в день рождения генерала. Он праздновал со своими друзьями. Внезапно пришёл посланец царя и сказал генералу:

— Извини, мне тяжело тебе это говорить, но царь решил, что в шесть часов тебя должны повесить. Подготовься к шести часам.

Собрались друзья, играла музыка. Все пили, ели и танцевали. Это послание изменило всю атмосферу. Все опечалились. Но генерал сказал:

— Не печальтесь, потому что это будет последней частью моей жизни. Давайте закончим танец, который мы танцевали, и давайте закончим наш пир. У меня теперь нет возможности закончить всё это в будущем. И не провожайте меня в такой печальной атмосфере; иначе мой ум будет жаждать жизни снова и снова, и остановленная музыка, и прерванный праздник станут бременем в моём уме. Давайте это завершим. Сейчас не время останавливаться.

Из-за него они продолжали танцевать, но это было трудно. Он один танцевал с ещё большим пылом; он один пришёл в более праздничное настроение — но всей остальной группе было просто не по себе. Его жена плакала, но он продолжал танцевать, продолжал разговаривать с друзьями. И он был так счастлив, что посланец вернулся к царю и сказал:

— Это редкий человек. Он услышал послание, но не опечалился. И он воспринял его совершенно по-другому — абсолютно непостижимо. Он смеётся и танцует, и он в праздничном настроении, и он говорит, что, поскольку эти мгновения для него последние и теперь будущего нет, он не может тратить их впустую — он должен их прожить.

Сам царь пошёл посмотреть, что происходит. Все были опечалены и плакали. Только генерал танцевал, пил, пел. Царь спросил:

— Что ты делаешь?

Генерал сказал:

— Это было моим жизненным принципом — постоянно осознавать, что смерть возможна в каждое мгновение. Благодаря этому принципу я проживал каждое мгновение как можно более тотально. Но, конечно, сегодня ты сделал это абсолютно ясным. Я благодарен, потому что до сих пор я только думал, что смерть возможна в каждое мгновение. Я просто думал. Где-то позади пряталась мысль, что этого не произойдёт в следующее мгновение. Было будущее. Но ты полностью отбросил для меня моё будущее. Этот вечер — последний. Жизнь теперь так коротка, что я не могу её откладывать.

Царь был так счастлив, что стал учеником этого человека. Он сказал:

— Научи меня! Именно так и нужно прожить жизнь; это искусство. Я тебя не повешу, будь моим учителем. Научи меня жить в мгновении.

Ошо

Я БОЮСЬ ПРОПУСТИТЬ ХРИСТА…
Недавно была годовщина смерти бабушки Веры, нашей прихожанки. Она умерла четыре года назад.
Было ей уже за восемьдесят. Как сейчас вижу ее, маленькую, сгорбленную и подслеповатую, медленно бредущую с палочкой в храм.
На улице снег, мороз, дождь, ветер, жара... Люди жалуются, что им плохо, тяжело, жарко, холодно, а она бредет, еле передвигая свои больные ножки... Почти каждый день бредет к Богу, Которого любила больше всего на свете. И никогда ни на что не жаловалась. Только улыбалась своей ласковой улыбкой, а синие как Небо глаза светились любовью.
Как-то мы с мужем ее подвозили после службы. Она сначала отказывалась, стеснялась, но потом согласилась. Тогда мы узнали, что удобного транспорта от ее дома до храма нет и бабушка Вера каждый день выходила за час до начала богослужения и медленно шла в церковь со своей палочкой. А потом так же медленно шла домой...
Помню, как она раздавала в храме детям гостинцы. У нее всегда была с собой большая старая тканевая сумка с поблекшими ромашками. Казалось, в ней хранится всё: свечи в полиэтиленовом пакетике, сладости, иконки, какие-то книжечки, старые пупсы и поломанные машинки – где только она их находила. Проходя мимо ребенка, она обязательно что-то доставала и дарила ему. А дети уже знали и ждали.
Правда, многие мамы на нее сердились – из-за конфет. Но бабушка Вера делала это от всего сердца.
А если у нее ничего подходящего не было, она просто давала деньги. Раз она сунула кому-то из моих дочек сто рублей, а я начала отказываться – знала, что бабушка Вера живет на маленькую пенсию, а единственная дочь далеко и помогать у нее не всегда есть возможность.

– Пожалуйста, не отказывайся, это нужно не тебе, а мне, – сказала она мне тогда...

Бабушка Вера никогда не пропускала ни одного нищего. Подавала всем без разбора: пьяницам, цыганам, здоровым мужикам, которых «обокрали» и которые из года в год просят «на билет до Мурманска».

А однажды в крепкий мороз она притащила в той сумке с ромашками термос, одноразовые стаканчики и разлила всем попрошайкам, которые рисковали замерзнуть, какой-то свой травяной чай.

Еще вспоминаю один случай... Я подходила к храму, а впереди меня, метрах в пятидесяти, шла бабушка Вера.

Она как всегда опускала в кружку каждому нищему свои небольшие деньги. А потом увидела пьяную женщину, «случайную», не из «наших» попрошаек, которая сидела на земле и то грязно ругалась, то клянчила на «лечение»...

Бабушка Вера подошла к ней и высыпала в руку горсть мелочи. А когда отвернулась и медленно побрела к церковным воротам, та, посмотрев на эти маленькие деньги своими мутными глазами и выругавшись, кинула ей эту мелочь в спину.

Бабушка Вера вернулась, наклонилась и начала шарить по земле руками, собирая монетки. Я подошла, чтобы помочь, высказав при этом пьянчужке, что я о ней думаю. А старушка улыбнулась и проговорила совершенно без обиды: «Не надо, не греши. Может, ей, правда, нужно больше... А у меня нет – пенсию еще не получила».

Подняв все монетки, бабушка Вера отдала их другой нищенке...

В тот день, когда мы с мужем ее подвозили, я попыталась бабушку Веру «воспитывать». Мол, что так нельзя, что у нее у самой денег нет. И что эти алкаши и вруны все равно пропьют.

Рассказала, как давно, когда я работала в одной из газет, я писала статью о попрошайках.

До сих пор помню двух своих «героев».

Первая – глубоко беременная девушка, которая просила на будущего ребенка на станции метро «Театральная». Я подошла, начала спрашивать, что случилось. Она поведала мне леденящую кровь историю о том, как ее изнасиловали, а она решила не делать аборт. Родители выгнали – и вот она здесь, в переходе, просит подаяние.

А вечером того же дня по странному стечению обстоятельств я встретила ее у нас, на «Юго-Западной», без живота, куда-то бегущую...

Второй – один из околохрамовых попрошаек, который тоже рассказал душещипательную повесть своей жизни. Уже не помню подробностей, но получалось, что он самый несчастный, брошенный и больной человек на земле.

Мы сделали его фото иллюстрацией к статье, он радостно позировал. А через несколько дней в редакцию позвонила его престарелая мать и плакала. Говорила, что у него всё есть – трехкомнатная квартира, была семья, работа, – а он начал пить и ничего не хочет делать. Врет людям, клянчит деньги и всё пропивает...

Я рассказывала эти истории бабушке Вере и говорила:

– Ну надо же быть разумнее! Зачем поддерживать тунеядцев и лодырей?

Припомнила я и ту наглую пьяную женщину. А бабушка Вера как всегда улыбнулась своей доброй улыбкой и ответила:

– Не суди ее – мы же не знаем, что-то нее было в жизни и что будет... А я... Лучше я дам тому, кто вот так кинет, чем пропущу того, кому нужна помощь. Пропущу Христа... Если бы ты знала, Леночка, как я боюсь пропустить Христа...

Да... Так она и шла изо дня в день в храм и в каждом встречном видела Христа. В ребенке, которому давала конфету. В замерзающем бомже, которому налила чай. Даже в той пьянице, которая кинула ей деньги в спину.

И, знаете, уже несколько лет, как ее нет, а «старые» попрошайки у храма до сих пор помнят бабушку Веру и ее копеечки.

– Никто нас так не любил, как Верочка, – сказала мне недавно одна из них. – Никто! Ты уж подай записочку за упокой ее душеньки…

Вечная и Светлая память рабе Божьей Вере и Божьей Благодати в Царствии Небесном!

Юлина душа.
Хотел написать рассказ, но как-то нет сил на длинное повествование. И так много получилось. Случилось это в уже далеком 2003 году. В четверг вечером, привез дочь на выходные из института, отдохнуть, поесть домашней жратвы, повстречаться с друзьями. Пятницу отпахал, пришел домой. А дома никого, ни дочки, ни сына. Жена на работе, отчеты наяривала. У меня бутылочка коньяка, выходное настроение. Врубил домашний кинотеатр с любимым фильмом, на тот момент, да и сейчас его люблю, «Спасти рядового Райна». Сижу, балдею от фильма и звука, попиваю коньячок. Появляется жена, - Где дети? - Ну, сын понятно с друзьями рубится в очередную стратегию, а где дочь не знаю. - Иди, проверь по всем друзьям, что-то на сердце тревожно. А я уже пьяненький, но у меня пес, ротвейлер, обучал по программе «личный телохранитель». Мне с ней, ибо сука, гулять можно в любом состоянии. Пошел, всех прошерстил, нигде нет. Вернулся домой. А жена стоит с каким-то черным лицом. - Иди проверь чердак. И нож мне в руки суёт. Поднялся на чердак, свет включил, а он такой, только что на входе взять, а дальше не видно. Таращу глаза, а в конце чердака, что-то темнеет. Спустился в дом, взял фонарь, поднялся, осветил, а там моя девочка стоит. -Ты чё там стоишь, дурочка. Холодно ведь. ( Это был март месяц) А она молчит. Подхожу вплотную, освечиваю. А она висит на шелковом своем шарфике. Ножки до пола сантиметра три не достают. Подхватил её снизу, ножом по шарфику полоснул, она маленькая, а тут вдруг такая тяжелая показалась. Уложил ее на пол, сел рядом и всё. Нет сил. Только орал на нее, себя проклинал. У нее на шее даже этого, как он, странгуляционного следа не было. Чистая розовая шея. Потом милиция, скорая. Помогали друзья. Сбежались все. Через два дня её привезли из морга. Дом был двухэтажный, на первом наша спальня, кухня, зал. А на втором были спальни детей и общая библиотека. Гроб поставили в зале. Я все эти два дня не спал, водку пил как воду, но абсолютно не пьянел. Так, в каком-то коматозном состоянии находился, но с мозгами и сознанием всё было в порядке . Утром третьего дня очнулся от крика сына - Пап, Юлина комната горит. Подрываюсь с места, а у нас с первого этажа видно второй, ну так лестничный проем сделали. Смотрю снизу, а из Юлиной комнаты валит клубами голубой дым. Бегом наверх, распахиваю дверь её комнаты, а она в непроницаемом голубом дыму-тумане. Мужики, которые в сознательном возрасте проходили крещение, или были крестными. Вот за алтарем, куда водят только мужчин, тело господне накрыто тканью вот такого цвета, такого, небесно-голубого. Забежал в комнату, нюхнул, а дымом-то и не пахнет. Сын сзади: - Ну что, пап? - Сынок, это не дым и не пожар. Это Юлина душа, она со своей любимой комнатой прощается. Мы развернулись и вышли. Постояли немного в коридоре, я оборачиваюсь, а комната абсолютно прозрачна, нет никакого тумана, всё исчезло. В день похорон, рано утром прощались с ней. Стояли у гроба, и каждый говорил, что на душе. Я, жена, сын и моя мама, любимая бабушка. А по углам комнаты стояли зажженные свечи. И вот мы говорим по очереди, а свечи против часовой стрелки «фур-фыр», т.е. пламя свечи пригибается со звуком, но не гаснет. Она летала рядом с нами. Я вышел на улицу покурить. Поднимаю лицо к небу, слезы заливают лицо, а на улице лёгкий морозец, думаю, пускай высушит. Всё небо абсолютно голубое, солнышко уже всходит. И только над нашим домом одинокая туча в форме лица моей дочери. Заорал благим матом жене, она успела принести фотоаппарат и я это заснял. Фото есть, только оно осталось у бывшей, теперь, жены. И выложить не могу, да и не надо наверное. Уснул я первый раз только после похорон. На второй день, после смерти дочи, знакомый врач вколол мне в вену снотворное, стало муторно минут на пять, но я так и не уснул, а после похорон отпустило. Страшно это, детей терять. Сейчас Юле было-бы 33 года. А так 18-летний ребенок решил победить неразделенную любовь.