Дорогие мамочки, меня очень тронули стихи безутешного отца,у которого трагически погиб сын Ваня(его убили). Тронули своей искренностью, пронзительностью. Я выложу сразу несколько. Это как исповедь, как крик души.
Пока меня с тобою нет
мой сын болезный,
кем успокоен, обогрет
в долине звездной?
Пока мой жребий не решён,
кто в жизни вечной
тебе накинет капюшон
в холодный вечер?
Просушит тапочки в ночи?
Кому спросонок
ты скажешь:
«Па, не хлопочи,
я не ребёнок!»
Ведь ты боялся быть один
и в доме нашем, —
не то что средь небесных льдин
в пространстве страшном.
Мне голос был: Отец и Мать,
смиритесь с болью,
не нужно отрока смущать
земной юдолью!
Он ждёт Господнего суда
не в Хиросиме —
в саду, где птица и вода,
при серафиме!
2
Мы с тобой поменялись местами, мой добрый сынок,
стал ты старше меня, потому-то и вышел твой срок.
Ты лежишь, успокоясь, забыв про смятение чувств,
ну а я, седовласый, смиренью у сына учусь.
Как бы я ни хотел поменяться с ребёнком в гробу —
Бог отдал предпочтенье и милость младому рабу.
Как бы мать ни казнилась, желая в сердцах околеть,
помоги ему, Господи, без приключений взлететь!
Не суди его строго за тяжесть грехов молодых:
в Судный день мой приду, виновато отвечу за них!
3
Что со мной наделало мученье?
Усмири характер боевой,
отпусти, Отец, ожесточенье,
злость к убийцам сына моего.
Перепутал сдуру дни и ночи —
на секунду сна перекрести,
будь терпимым к страстотерпцу, Отче,
за проклятья истые прости!
Пусть пока подонков ноги носят:
ты меня, глухого, убеди,
что Господь с убийц ребёнка спросит
и возмездье грянет впереди!
5
Как мне жить без тебя, без звонков твоих: «Папа, я дома,
я чуток погулял и, уставший от службы, ложусь...»
Кто на старости лет приютит меня в жизни бредовой
в час, когда я пойму, что уже никуда не гожусь?
Ты хотел помогать, получать за работу немало,
но зачем тебя Бог подобрал на филёвском углу?
Кто поправит меня, если я суетливую маму
отчитаю в сердцах, хоть на самом-то деле люблю?
Сколько близких людей неожиданно смерть уносила,
скольких я выручал бесшабашной рукою стальной,
а ребёнка не спас... Нет страшней опознания сына,
что лежит на носилках, накрытый чужой простынёй.
6
Что теперь слёзы безумные лить!
Люди, прошу вас, уйдите,
дайте, пожалуйста, с сыном побыть,
чистой воды принесите.
Я бы живою водою полил,
йодом, как врач, постарался
шрам обработать... Ну кто тебя бил?
Где ты, родимый, слонялся?
Словно во сне, тебя сутки искал
в нашей безбожной столице.
Глажу по щёчкам, давно не ласкал,
«Сын, тебе надо побриться».
Глажу по ручке твоей ледяной,
пальчики перебираю.
Как тебе холодно, мальчик родной,
Дай я тебя спеленаю...
7
Осиротела комната твоя,
никто магнитофона не включает.
Никто наутро, двери отворя,
улыбки мягкой мне не излучает.
Ты нам оставил несколько рубах,
рисунков детских, резких и крылатых,
с десяток фотографий на стенах
и нас одних, безвинно виноватых.
8
Безрадостная первая любовь,
разбившая лицо и душу в кровь,
определила мальчика в больницу.
Но он больницы больше не боится.
Любовь вторая светлая была.
Они летели с Катей в два крыла
над пляжами Испании восточной
во время турпоездки краткосрочной.
Я каждый божий день благословлял,
насколько мог, деньгами помогал,
как сумасшедший счастлив был
за Ваню,
не подготовив сына к расставанью.
Он, терпелив, полгода ждал звонка,
вскипал из-за любого пустяка,
сердился на двурушную столицу...
Спаси, Господь, бездушную девицу!
Хотя негодованием горю,
я всё равно её благодарю,
за то, что есть она на белом свете,
что сын влюбился
перед ранней смертью.
!
9
Наш сын со школьных лет не плакал никогда:
больной, всегда щадить родителей старался.
Мы есть — нас больше нет, не будет никогда.
Он улетел живой и навсегда остался.
10
Я ищу его в домике чайном и на берегу,
во дворе у болгар и у крымских татар из улуса:
«Вы не видели сына Ивана — найти не могу,
он ушёл среди белого дня и ещё не вернулся.
Непривычно один, он, больной, без меня пропадёт,
загорелый блондин с голубыми большими глазами,
Бог осудит меня, разведённая мама убьет...
Вы не видели сына на феодосийском вокзале?
Целый месяц менты продолжают «мозги полоскать».
Всю обувку сносил, ну за что наказанье такое?
Мне теперь до скончания жизни ребёнка искать
и в суровом загробном миру не найти мне покоя.
11
Мне снился сон, как наш
большой ребёнок,
которого спасал, увы, не раз,
одет в трико, бесхитростный с пелёнок
идёт ко мне, а я в недобрый час
стою и жду, раскинув крылья-руки,
в жару в асфальт расплавленный залез,
как в чёрный клей. И вдруг цепные
суки,
открыв клыки, бегут наперерез.
Средь бела дня, в бензиновом тумане,
бегут убийцы к сыну, как к врагу,
а я стою, пытаясь крикнуть: — Ваня! —
и даже крикнуть толком не могу.
Трещала ткань, летели волчьи клочья.
Наверняка, в расчёте на отца,
он, как всегда, сопротивлялся молча,
в глухом подъезде дрался до конца...
Я жил для сына, каждый день
встречался...
С утра молюсь, убийством потрясён.
А по ночам несправедливо часто
меня казнит один и тот же сон.
12
Мама моя дожила до восьмидесьти лет,
благодаря беспокойству о младшем из внуков:
Как, нездоровый, накормлен, обут и одет,
как управляется в каторжных школьных науках?
Не понимая жестокой тусовки детей,
всё умоляла родителей: «Небо просите:
раз воспитали по совести с малых ногтей —
время пришло научить его самозащите!»
Совесть и доблесть от мрази его не спасли,
самозащита средь нелюдей лишь погубила.
Лучшие люди до церкви его понесли.
Бабушка Божьи пороги с молитвой обила.
13
Прости нас за то, что родители жили не так,
что тратили сотни, порой зажимая пятак,
что в детстве тебе не хватало защиты отца
от злых переростков, что били тебя без конца,
от вечных больниц, где карболкой несло из щелей,
от школьных садистов — неверующих учителей.
Прости и за то, что спешил невпопад наказать,
что не понимала порою любимая мать,
что мы заслонить не успели в последней беде...
Я точно уверен, что там, на Небесном Суде,
ты не за себя, отошедшего, станешь просить,
а нам, полумёртвым, попросишь грехи отпустить.
