ТЕМА: Этот день победы.

Милые,дорогие, поздравляю вас с Днем Победы!! Как то так повелось , что в этот день сначала хочется поздравить наше мужское население!! Поздравляю!!! Но ,это наша общая победа- этот наш великий праздник!! Поздравляю всех!!! Желаю мирного неба над головой , мира в душе, тепла в сердце и любви близких ...

С днем победы!!

Ирина ярославна пишет:

Константин Симонов.Какие у него стихи!!!Мои корни как раз из Смоленщины. Бабушка,потеряла там мужа(моего деда) и двух сынов.В конце 90-х годов мой папа ездил,хотел могилам поклониться.Нет там ничего. Фермер рассказал,что когда землю пахал много костей было.Распахали кладбище.Вот тебе и память!!!!А бабушка как жила? Двоих сыновей похоронила и жила.Умерла в 80 лет.Сейчас часто вспоминаю её и ещё и за это прошу прощение. Мала была, и никто не объяснил-что значит детей терять.Теперь сама узнала.

Просьба в перепосте! Вдруг...
Дед ветеран каждый год ищет однополчан.

www.liveinternet.ru/users/2935105/post275733689/

Чудеса во время Великой Отечественной войны.

Рассказы о событиях, не вписывающихся в канву действующих в нашей Вселенной законов, пользовались популярностью во все времена. Такие события называют чудесами. Многие люди хотят, чтобы и в их жизни произошло что-нибудь чудесное, но оно происходит только там, где в этом есть острая нужда. Самое главное чудо Великой Отечественной войны — это победа наших дедов и прадедов над фашистами. Но во время войны происходили и другие, известные немногим, чудеса.

Это случилось в 1941 году, во время Великой Отечественной войны. В деревне недалеко от Сергиева-Посада жила одна семья. Сын Сергей окончил десять классов и размышлял, куда пойти дальше учиться. Но в июне началась война, и его призвали в армию.

Мать, провожая Сергея на фронт, благословила его крестиком и сказала:

- Смотри, сынок, не снимай крестика с себя, он тебя спасет от смерти, — перекрестила, и сын уехал.

Повезли ребят на фронт не подготовленных, и в первом же бою все, кого не убили, попали в плен. Среди пленников оказался и Сережа.

Выстроили солдатиков и приказали:

- Командиры и коммунисты, два шага вперед из строя!

Никто не вышел. Тогда скомандовали:

- Каждый второй — два шага вперед!

Среди вторых первым оказался Сережа. К нему подошел немецкий офицер и рванул гимнастерку. Пуговицы оторвались, выпал крестик. Немецкий офицер ошеломленно посмотрел и начал у всех вторых таким же образом расстегивать гимнастерки. Ни у кого крестика больше не оказалось.

Он спросил Сережу:

- Ты есть христианин, а они есть коммунисты?

Юноша ответил на это:

- Я уверен, что ты не коммунист, но на тебе ведь тоже нет креста.

— О, да! — согласился немец.

Никого на этот раз не расстреляли, всех увезли в лагерь.

***

Иван Воронов был неверующим человеком. Когда началась Великая Отечественная война, его, офицера, призвали на фронт.

На прощание мать дала ему иконку Божией Матери и завещала:

- Сынок, когда тебе будет трудно, достань иконку, помолись Богородице — Она тебе поможет!

Однажды с группой своих солдат он попал в окружение в лесу, был ранен. С трех сторон немцы, с четвертой — вязкое болото. Тут-то и вспомнил Иван материнский наказ.

Отстал немного от своих, достал иконку и, как мог, стал молиться:

- Богородица Дева, если Ты есть — помоги!.

Помолился и возвращается к своим, а рядом с ними стоит старушка:

- Что, заплутали, сынки? Пойдемте, я вам тропочку покажу!

И вывела всех по тропочке к своим.

Иван отстал опять и говорит старушке:

- Ну, мать, не знаю, как тебя и отблагодарить!

А "старушка" ему отвечает:

- А ты Мне еще всю жизнь свою служить будешь! — и пропала, как будто и не было.

Тут Иван вспомнил прощальное материнское напутствие, тут только и понял он, что это была за "старушка"! И слова Ее сбылись: долгие годы архимандрит Алипий (Воронов) был наместником Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря.

***

Когда началась война, Андрея забрали одним из первых. Наскоро обучили — и на передовую. Ночью, когда он с другом спал в одной хате, село было окружено. Из окна они видели, как колонна танков прошла по улице, потом проехали мотоциклисты, после всех появились автоматчики с собаками. Заходили в каждую хату. Тех, кто выскакивал на улицу, немедленно убивали. Если кто стрелял из окна, то просто сжигали хату вместе со всеми, кто там был. Тех, кого находили с поднятыми руками, выводили и увозили на грузовиках.

От страха Андрей начал молиться, но из всех молитв, которым учила его мать, ничего припомнить не мог, кроме какого-то начала, а чего, он толком и сам не знал.

- Живый в помощи Вышняго, живый в помощи Вышняго… — твердил он. Когда немцы вошли в хату, он с другом от страха залез под кровать.

Андрей лежал с краю, а его друг ближе к стенке.

- Живый в помощи Вышняго… — продолжал повторять он.

Немцы вытащили того, кто лежал ближе к стенке, а его не заметили.

***

В сентябре 1942 года немцы решили устранять белорусских поддержку партизан, уничтожая деревни. Жертвой такой карательной акции и стала Хатынь, а также 186 других деревень.

Деревня Рожковка Каменецкого района также была приговорена к сожжению. Деревня уже была в окружении, жителей согнали в яму для расстрела. Еще немного, и приговор был бы приведен в исполнение.

Вдруг на поле приземлился самолет. Немецкий майор приказал отменить казнь. Несколько часов спустя вся деревня узнала причину своего чудесного спасения: как оказалось, во время полета немецкому летчику привиделась Дева Мария в голубом одеянии. Майор, увидев в этом знак свыше, отменил расстрел деревни.

***

Бывший военный летчик рассказывал о том, как во время Великой Отечественной войны его спас святитель Николай. Мать этого летчика была верующей, а сын был далек от Церкви, но смирился, когда родительница зашила ему в военную форму какой-то медальон.

Воевать летчику пришлось на севере. Однажды в бою его самолет подбили, и он выбросился с парашютом. Летчик был обречен: утонуть он не мог, так как был со спасательным поясом, но температура воды в Баренцевом море была такой низкой, что смерть от холода наступила бы довольно скоро.

Вдруг он услышал плеск весел. Смотрит: небольшая лодка, в ней — старичок, который втащил летчика в свою лодку, довез до берега и высадил на пригорке, откуда были видны огни селения. А оттуда уже спешили на помощь люди. Летчика обогрели, накормили и очень удивлялись, как он смог добраться до берега. Ни лодки, ни старичка, о которых он рассказывал, нигде не было.

А когда летчику стали переодевать мокрое белье, обнаружили зашитый в нем медальон. В изображении на медальоне летчик узнал спасшего его старичка. Это была икона святителя Николая, которому мать всю войну молилась о помощи сыну — и тот вернулся с фронта живым.

***

Чудо — это вторжение в обыденную жизнь той Реальности, нужду в которой в сытые и благополучные годы люди осознают редко. Поэтому гораздо чаще мы слышим о подобных случаях, произошедших во время войн или стихийных бедствий. Настоящие чудеса никогда не случаются просто так. Смысл сверхъестественного вмешательства Бога в жизнь как тех людей, о которых вы читали выше, так и многих других не в том, чтобы сохранить или устроить их земную жизнь. Смысл любого чуда в том, чтобы спасти человека для Вечности.

Истории Сергея, Ивана, Андрея, безымянного летчика и многих солдат, офицеров, блокадников, тружеников тыла заканчиваются одинаково: советские люди, воспитанные в атеистическом духе, пришли к вере и служению Тому, Кто оказался сильнее незыблемых законов и непреодолимых обстоятельств. Его победа над смертью стала и их победой. А 9 мая 1945 года в православных храмах звучало пасхальное приветствие: "Христос воскресе!" — победив смертью смерть и открыв Царство Небесное для всех, кто хочет туда войти.

Ей хорошо лежать среди людей.



Давно собиралась поделиться историей. Хочу подчеркнуть, что в ней нет вымысла, только правда. Это воспоминания многолетней давности, мне тогда было всего 11 лет. А нахлынули они после того, как я потеряла одну книгу. Проверила все книжные полки – нет. В семье все знают, что я этой книгой дорожу, муж и дети бросились помогать. Когда я уже готова была заплакать, книга нашлась – лежала на полке за другими. Потрёпанная, зачитанная, но с ещё заметным узорным теснением на светло-бежевой тканевой обложке. Д. Медведев «Это было под Ровно», 1950 год издания.

Летом 1972 года мы с мамой поехали в Ленинград. Что-то не сложилось, и нас на вокзале никто не встретил. Телефон не отвечал. Мама неплохо знала город, и мы отправились по нужному адресу. Путь наш лежал через сквер, где гуляли мамы с малышами, бабули в белых панамках. Пожилые мужчины играли в шахматы прямо на скамейке. Мама очень крепко держала меня за руку, потому что я умудрилась потеряться в метро ещё в Москве, откуда мы и приехали в Ленинград.

Ранним утром спустились в числе первых посетителей в метро. Я успела зайти в вагон, а мама – нет. Я увидела только расширенные от ужаса мамины глаза за закрытыми дверями вагона. Почему-то ни капельки не испугалась. Просто вышла на следующей остановке и спокойно встала у колонны, полагая, что мама подъедет на следующем поезде. Так и произошло. Только после того случая мама всегда крепко держала меня за руку, вызывая тем самым моё возмущение. Всё-таки мне было 11 лет, и я считала себя взрослой, с чем категорически не соглашалась мама.

В сквере мы присели на скамейку. Одна из бабулек разговорилась с мамой. Узнав, что мы приехали издалека, а нас никто не встретил, она предложила маме временно пожить у неё. От этой бабушки шло такое тепло, что мама согласилась.

Хорошо помню, что это была улица рядом с Невским проспектом. Маленький двор-колодец, высокие угрюмые стены домов, широкая, с красивыми резными перилами лестница в подъезде.

Поднявшись на третий этаж, бабушка Юля (так звали нашу неожиданную новую знакомую) открыла ключом дверь, а за ней оказалась ещё одна, с цепочкой. Я никогда раньше такой не видела. За дверями скрывалась коммуналка, в которой жило ещё несколько семей. Кухня и ванная с туалетом были общими. Мне это показалось диковинкой, у родителей всегда были квартиры с раздельным санузлом, и ванная с туалетом принадлежали только нам.

Бабушка Юля занимала длинную неширокую комнату с окном, выходящим во двор. Очень высокие стены были оклеены бежевыми обоями с проглядывающими на них красивыми розами. На самом видном месте висела большая чёрно-белая фотография девочки приблизительно моего возраста, с такими же, как у меня, косичками. Девочка улыбалась.

Место мне определили за высоким старинным буфетом, в котором стояли необычайной красоты чашки на блюдцах и красивейший кувшин – бабушка Юля называла его молочником. Удивительной формы рюмочки в резной кружевной оправе из какого-то тонкого металла поражали своей изысканностью. Я рассматривала всё это, как в музее.

Утром бабушка Юля варила нам на общей кухне кофе в высоком эмалированном кофейнике, жарила гренки. Завтракали втроём в комнате. На столе расстилались белые накрахмаленные салфетки, на них ставились блюдца с чашками. Сахар кусочками надо было брать специальными щипчиками и аккуратно размешивать в чашке фигурной кофейной ложечкой.

Я была довольно воспитанным ребёнком, но сидеть за столом и не болтать ногами – это оказалось выше моих сил. К тому же у меня была дурная привычка грызть ногти. Поэтому я часто ловила на себе выразительный мамин взгляд, слышала её замечания. А бабушка Юля ласково объясняла, как барышне необходимо вести себя за столом. И хотя сама она передвигалась при помощи палочки, преподала мне урок правильной и красивой походки.

Целью нашей поездки были музеи и достопримечательности славного города. Бабушка Юля советовала, куда сходить, как и чем доехать до нужного музея, что посетить в первую очередь.

Я многое увидела в ту поездку. Эрмитаж и Дом-музей Пушкина, Русский музей и Петергоф, Казанский и Исаакиевский соборы – это лишь малая часть того, что осталось в памяти на всю жизнь. Мы гуляли по знаменитым, упомянутым ещё классиками улочкам и мостам. Бродили по Летнему саду, где мама наизусть читала мне «Евгения Онегина». А вечером возвращались в комнатку бабушки Юли, где нас ждал сервированный к чаю стол.

Месяц пролетел незаметно. И вот наступил наш последний вечер у бабушки Юли. За чаем все вдруг погрустнели. И тут наша гостеприимная хозяйка сказала, обращаясь к моей маме:
– Знаешь, Любочка, я ведь, когда увидела твою Аришу в сквере, чуть не заплакала. Она так похожа на мою Верочку. А когда узнала возраст Аришки, то совсем не по себе стало, сердце защемило. Верочке моей двенадцать было. Ты звонила своим родственникам, чтобы узнать, почему вас не встретили, а я сидела в комнате и боялась: вдруг тебе ответят, ты соберёшь дочку, и вы уедете. Не обижайся, мне очень хотелось пожить с вами. Аришка твоя такая же болтушка и хохотушка, как и Верочка. И моя девочка тоже грызла ногти, а я её за это ругала. Глядя на Аришу, я себя молодой почувствовала, как будто опять стала мамой. На время. Мне опять было о ком заботиться. Столько лет одиночества… Никому не пожелаю, не дай бог тебе такое пережить.

И бабушка Юля рассказала следующее.

– Когда-то я была молодой и быстрой, успевала и работать, и учиться. На заводе занимала руководящую должность. Всегда и везде первая. Приходилось много разъезжать по Союзу. Да и по партийным делам с выездными комиссиями постоянно по области моталась. А муж работал инженером, тоже часто уезжал в командировки. Серьёзным был, спокойным. И очень тихим, в отличие от меня. Я же была задорная, хохотушка. Перед самой войной возглавила партком на заводе, избрали секретарём. Хлопот и забот стало ещё больше.

Дочка наша, Верочка, росла самостоятельной и очень ответственной. Училась на «отлично», в классе была заводилой. Вся в меня – везде первая. Очень хорошо стихи декламировала, в концертах участвовала. С детворой возиться любила, на улице не могла пройти мимо малыша: обязательно остановится, пощебечет с ним. Да и в коммуналке нашей тогда только молодёжь жила – в каждой комнате детские голоса звенели. Теперь из тех довоенных жильцов я одна осталась – кто на фронте погиб, кто в блокаду от голода умер, а кто потом, от полученных ран… Люба, когда вы с Аришкой гуляли, может, обратили внимание, что на стенах домов есть надписи-предупреждения об опасности артобстрела?

Мама тихо кивнула. Конечно, видели, и не раз, только не знали, зачем они нужны.
– Это с сорок первого память. Чтобы не забыли. Не мы, пережившие блокаду, а те, кто будет жить после. Война перевернула всю нашу жизнь. Муж погиб в ополчении. У него зрение очень плохое было, на фронт не брали. Так он ушёл с нашими заводскими одним из первых. Мы и попрощаться не успели. Я прибежала домой, а его уже не было.

Мне расхотелось болтать ногами. Навострив уши, слушала пожилую женщину, поглядывая на девочку, улыбающуюся с фотографии. Представляла её жизнь. «Счастливая, – думала я, – жила в таком красивом городе!» Мне тогда казалось, что все жители Ленинграда только тем и занимались, что ходили по музеям.

– Началась полная мобилизация, – продолжала бабушка Юля. – Я служила комиссаром – фронт-то вот он, рядом. Постоянно моталась от передовой к тылу, мужиками командовала. Слушались, уважали. Смерти в глаза смотрела не раз. Очень боялась попасть в плен. У меня личный пистолет был. Думала: если вдруг, немцы схватят, то успею застрелиться.

А Верочка жила дома одна, под присмотром соседей. Уже блокада началась, мне приказали вернуться на завод. А завод-то на самой, считай, передовой, сутками на нём пропадала. Заскочу на короткий срок домой, дочку проведаю – и обратно. Спала на ходу, тогда все так жили. Для кого-то слова «Всё для фронта, всё для победы» – пустой звук, а для нас, переживших войну, это было делом жизни и смерти.

Люди умирали от голода. Просто падали на ходу. У меня паёк был немного лучше, чем у других, но тоже еле ноги таскала – Верочке всё отдавала. Она очень жизнерадостной была, даже в то время другим помогала. Ходила по квартирам с такими же пионерками, как и сама, деток собирала и в приют относила. Обходили каждый подъезд, каждую квартиру. Часто бывало так, что мать умрёт от голода, а руками к себе ещё живого грудничка прижимает. Ребёнок уж и кричать не может. Поэтому девочки и проверяли жильцов – живы ли? Бывало, придут, а в квартире только закоченевшие трупы. Списки жильцов вывешивались на дверях. Иной раз просто перечёркнутые крест-накрест – значит, вымерла вся квартира.

Электричества не было. Топили дровами. За водой на Неву ходили. Голенища сапог варили и ели, подмётки от кожаных сандалий… Страшно было смотреть на почерневших от горя людей. Это жестоко – умирающий от голода человек.

Я боялась за Верочку. Просила, чтобы она не ходила одна, без подружек, в темноте. Но она была слишком ответственной, очень доброе сердце было у ребёнка. Хотя сама уже еле передвигалась.

Однажды прихожу домой, пусто в квартире. Соседей уже никого не было в живых, дочь не отзывается. И к вечеру домой не пришла. Вторые сутки, третьи – нет девочки.

Ночью пришли ребята из розыска. Я накануне обратилась к ним с мольбой о помощи. Знали друг друга ещё с довоенной поры, они не отказали, сделали всё, что было в их силах, несмотря на занятость – бандитов тогда хватало.

Просто протянули мне узелок. В платочек – серенький такой, из козьего пуха, эту шалочку Верочка носила, – были завёрнуты косточки. Ребята сказали, что её съели. Сварили и съели. Останки опознали по одежде.

Я очень испугалась. С ужасом смотрела на смеющуюся девочку на фотографии. Мне, сытой и обласканной родителями, не верилось, что такое могло произойти с такой же, как я, девочкой.
– Сколько времени просидела, прижав узелок к себе, не знаю, – продолжила бабушка Юля. – Я не плакала. Зачем? Ведь я умерла вместе с дочерью. Слёз нет и сейчас. Мёртвые не плачут.

Мама, оглушённая услышанным, сидела не двигаясь. Потом вдруг опомнилась, выпроводила меня за высокий старинный шкаф, где стояла кровать, и уложила спать.

Я не сопротивлялась. Меня охватил ужас. Женщины ещё долго о чём-то говорили, а я, лёжа в кровати, думала о девочке, которая когда-то жила в этой комнате, может, спала на этой же кровати. И так же, как я, засыпая, любовалась чашками и молочником за стеклом высокого шкафа.

…Наш поезд отходил поздно ночью. Я знала, что мама хотела в последний день походить по магазинам, купить подарки родственникам и друзьям. Но вместо этого мы втроём поехали на Пискарёвское кладбище.

Тихо лилась из больших серых репродукторов, висящих на столбах, печальная музыка. Почему-то очень хотелось плакать. Бабушка Юля водила нас вдоль огромных захоронений блокадников. Её дочь тоже была похоронена среди них. Плакала мама, а бабушка Юля – нет. Она сказала, что Верочке хорошо лежать среди людей, а не одной в могиле. Шёл мелкий моросящий дождь, было очень тепло и душно, а мы всё бродили по кладбищу.

Перед отъездом на вокзал бабушка Юля протянула мне великолепную чашку с блюдцем из своего шкафа. Но мама отказалась от подарка. Уже потом она объяснила мне, что это дорогой кузнецовский фарфор девятнадцатого века. Мама посчитала этот подарок слишком щедрым для маленькой девочки, неудобно принимать дорогую вещь. Тем более что хозяйка ни копейки не взяла с нас за проживание. В благодарность по приезде в Казахстан, где в то время на Джамбульской ГРЭС работали мои родители, мама отправила в Ленинград две посылки с вкуснейшими яблоками и сухофруктами.

Зато подаренная бабушкой Юлей книга с дарственной надписью, чтобы помнила о ней и о поездке в Ленинград, хранится у меня 41 год. Книга пережила несколько десятков переездов. Мне становится не по себе, когда забываю её местонахождение. Сама не знаю почему. Может, потому, что напоминает о страшном рассказе, поразившем детское сознание и оставившем след в душе.

Не так давно, находясь в обществе молодых людей, я стала невольным участником разговора о терроризме и войнах вообще. Молодёжь спорила о том, что каждый защищает свою правду. С чем-то я соглашалась, о чём-то мягко спорила. Но когда разговор зашёл о неофашистах, высказалась эмоционально и жёстко. Тут же получила в ответ:
– Ну, тёть Арин, вы даёте! Как «совок» из прошлого века рассуждаете. Нельзя так жестоко и резко судить людей.

Да, детки, я из прошлого века. Внучка двух молодых парней, погибших в пекле войны. Внучка двух вдов. Дочь детей войны. Жестоко осуждаю? Может быть. Потому что в памяти остался образ женщины, прижимающей к груди узелок с косточками собственного ребёнка.

Из письма Арины Царенко,
Белоруссия