ТЕМА: Рассказы

СОВЕТУЮ ПОЧИТАТЬ... ОЧЕНЬ МОТИВИРУЕТ

— Значит, так, — мальчик поерзал в кресле, усаживаясь поудобнее. — У моего отца есть другая семья. Там моя сестренка, ей года четыре, как я понимаю. Мама делает вид, что об этом как бы не знает. Но та женщина все ждет, что отец уйдет к ней, потому что он, по всей видимости, обещал. И иногда ставит вопрос ребром. Тогда он срывается из дома и едет ее уговаривать. Иногда даже ночью. У нас в семье это называется «ЧП на объекте». Но вообще-то он не уйдет, я так думаю, просто будет ей и дальше голову морочить. У моего младшего брата ДЦП, они как-то с мамой к вам приходили, но вы, наверное, не помните. С головой у брата все в порядке, он во втором классе учится и в компьютерах уже здорово шарит. А вот с ногами-руками — не очень. А мама все думает, что где-то есть такое лекарство или еще что, чтобы его совсем вылечить. Она его на лошадях возит, потому что это среди дэцэпэшников считается самый писк, и копит деньги, чтобы поехать в Крым к дельфинам. А Ленька лошадей боится и падает с них. А про дельфинов он мне сразу сказал: вот там мне и конец придет — сразу утону. И еще они к колдунье ездили в Псковскую область, она с Леньки порчу снимала. А у бабушки рак, и она все время от него лечится — иногда в больнице, а иногда народными средствами…

— А ты? — спросила я.

— А я чешусь все время, и в школе двойки, — с готовностью сообщил мальчишка. (Нейродермит между пальцами и на шее я разглядела еще прежде). — Что вы мне посоветуете? Как мне все исправить? И вообще, это возможно?

— Не знаю, — честно призналась я. — Наверное, нельзя. Как нельзя до конца вылечить ДЦП у твоего брата.

— И чего, я тогда пошел? — он привстал в кресле.

— Ага, только я тебе сначала расскажу историю про вызывателя дождя.

— Хорошо. Я люблю истории, — он поскреб шею ногтями и приготовился слушать.

— Случилась она давно, еще когда был СССР. Один мой знакомый китаист был с коллегами в Китае в командировке; изучали местные обычаи. И вот однажды им звонит китайский коллега: «В одной провинции уже четыре месяца не было дождя. Гибнет урожай, людям грозит голод. Три деревни собрали последние деньги и решили привезти из другой провинции вызывателя дождя. Вам, наверное, будет интересно посмотреть на него. Только учтите: я вам ничего не говорил, потому что коммунистическая партия Китая колдовство решительно не одобряет».

Ученые, конечно, воодушевились, срочно придумали какой-то этнографический повод и отправились по указанному адресу. Приехали в деревню, и в тот же день туда привезли вызывателя дождя — маленького сухонького старичка-китайца. Он запросил себе хижину на отшибе деревни и чашку риса в день. А с нашими учеными разговаривать наотрез отказался. Старшина деревни сказал: сейчас заклинателю нужно сосредоточиться, подождите, пока он выполнит свою работу. Можете пока пожить у меня дома.

На третий день пошел дождь. Старичок взял свои (огромные по местным меркам) деньги и засобирался в обратный (весьма неблизкий) путь. Старшина опять передал ему просьбу ученых. На этот раз заклинатель согласился уделить им немного времени.

— Расскажите, как вы вызвали дождь, — сразу, чтобы не терять времени даром, спросил старичка мой знакомый. — Наверное, существует какой-то специальный обряд? Он передается по наследству?

— Вы с ума сошли?! — изумился старичок. — Я вызвал дождь? Я что, маг? Неужели вы могли подумать, что я, в своем ничтожестве, могу управлять могучими стихиями?!

— Но что же тогда вы сделали? — обескуражено спросили китаисты. — Ведь дождь-то идет…

— Никто не может изменить никого, — назидательно подняв палец, сказал старичок. — Но каждый может управлять собой. Я, скажу без ложной скромности, достиг некоторых вершин в этом искусстве. И вот я приехал сюда, в правильном, гармоничном состоянии, и увидел, что здесь все неправильно. Нарушен порядок вещей, гибнет урожай, люди в отчаянии. Я не могу этого изменить. Единственное, что я могу, — это изменить себя, то есть стать неправильным, присоединиться к тому, что здесь происходит. Именно это я и сделал.

— Ну, а потом? Откуда дождь-то?

— Потом я, естественно, работал с собой, возвращая себя обратно в правильное состояние. Но поскольку я был уже един со всем прочим здесь, то и оно вместе со мной, постепенно, с некоторой инерцией, но вернулось на правильный путь. А правильным для этой земли сейчас является ее орошение. Вот поэтому и пошел дождь. А вовсе не потому, что я его «вызвал»…

— Но если все так просто, почему же вы взяли за это такие большие деньги? — спросил один из ученых. — Крестьянам пришлось буквально продать последнюю рубашку, чтобы заплатить вам…

— Потому что я уже старый и немощный человек, а когда я присоединяюсь к дисгармонии, мне становится так же плохо, как и всему вокруг. Добровольно перейти из правильного состояния в неправильное — стоит очень дорого, — вызыватель дождя знаком показал, что аудиенция окончена.

В тот же день он уехал обратно в свою деревню, а ученые отправились в Пекин.

Мальчишка долго молчал. Потом спросил:

— Но вы ведь не просто так мне?это рассказали? Вы думаете, что я…

— Именно. Причем тебе даже не надо, как старому китайцу, присоединяться и загонять себя в общую дисгармонию. Ты со своими двойками и почесушками уже там. При этом это все не твое лично, так как ты умен — так рассказать о семье в твоем возрасте может далеко не каждый — и, судя по медицинской карточке, которую ты мне принес, в общем совершенно здоров.

— И как же мне самому вернуться в «правильное состояние»?

— Упорно и даже фанатично делать все то, что ты сам внутри себя считаешь правильным, но до сих пор не делал.

Мальчик подумал еще.

— То есть учить до посинения уроки, — нерешительно начал он. — По утрам — гимнастику себе и Леньке, потом обливаться холодной водой и Леньку обливать, не есть чипсы, держать ту диету, которую дерматолог советовал, после школы с Ленькой в парке на велосипеде (он на велике ездит лучше, чем ходит), не считать всех в классе придурками и найти в них достоинства, как мама советует… И вы думаете, это поможет?

— Есть такая простая вещь, как эксперимент, — пожала плечами я. — Попробуй на практике, и все станет ясно. Не догонишь, так согреешься…

— А сколько надо пробовать?

— Ну, если считать, что китаец тренировался лет 50-60, и у него ушло три дня, а ты только начинаешь… Думаю, для начала надо взять три месяца, а потом оценить промежуточные результаты и либо уже забить на все это, либо продолжить… Стало быть, получается, что ты придешь ко мне с отчетом сразу после лета, в начале сентября. Хорошо?

— Ага, — сказал он и ушел.

Я о нем помнила и искренне переживала за его успех. В таком возрасте что-то последовательно делать несколько месяцев подряд без всякого контроля со стороны очень трудно. Сможет ли он?

Он записался на второе сентября.

— Ленька! — сказал он мне с порога. — Мама думает, что это лошади помогли и лекарство из Германии. Но мы-то с ним знаем… Я ему про китайца рассказал. Он понял, он у нас умный.

— Отлично! — воскликнула я, подумав, что закалка, тренировки на велосипеде и внимание старшего брата просто обязаны были заметно улучшить состояние маленького брата. — А еще?

— А еще бабушка: врач сказал, что нее хорошая ремиссия, и он ее как минимум на год отпускает.

— А ты?

— Я год всего с двумя тройками закончил, а папа недавно сказал, что он и не заметил, как я вырос, и, может быть, ему есть чему у меня поучиться. Например, на диете сидеть (руки были чистыми, это я заметила прямо с порога, но летом ведь всегда улучшение)… Так что же, получается, эта китайская штука и вправду работает?!

— Конечно, работает, — твердо сказала я. — Разве ты сам не доказал это?

Автор: Катерина Мурашова

magazines.russ.ru/znamia/2014/4/13k.html...ction_types=og.likes

Это рассказ должен прочесть каждый

Проще и легче любить «весь мир»
 
Любовь к себе - это начало романа,
который длится всю жизнь.
Оскар Уайльд
 
Тему сегодняшнего выпуска мне подсказала встреча со своим знакомым и разговор, который состоялся между нами.
Я, обрадовавшись встрече, начала расспрашивать про жизнь: как сам, жена, дети, бизнес и пр. В ответ услышала сначала стандартное «все хорошо, все нормально», а дальше он начал с таким упоением рассказывать про свою собаку, что вызвало у меня мягко сказать недоумение: да какая она красавица, да еще и умница, делает то-то и то, да как прыгает, хвостиком виляет, как укладывается спать под бочок… Я так немножко послушала, сказала, что все это замечательно, а жена то как? – Ааа… Жена нормально, но вот собака… и снова поехало!
На что я ему так изрекла: «Проще любить собаку!» и отправилась думать. Все бы ничего, только собаку он завел 2 года назад, и столько восхищения и радости в глазах, когда он говорил про собаку, я видела как тогда, так и сейчас. Тем более я такое восхищение и упоение в чьих-либо глазах редко вижу.
Тем же днем на встрече Клуба, когда мы животрепещуще обсуждали тему «Любви к себе», Женщина, пришедшая в первый раз, заявила: «Так проще Любить весь мир, ой птичек я так Люблю, они такие замечательные, так поют, а вот на себя я могу ушат грязи вылить!»
Вечером, поднимаясь домой, захожу к соседке, она обиженная на всех, гладит кота, да приговаривает, какие все нехорошие, а вот «мой парень» - такой лапочка!
И вот возвращаясь домой, думаю: «Что все с ума посходили что ли: один от собаки без ума, другая - кота называет «мой парень» и относится соответствующе, кто-то утверждает, что весь мир «любят»!
Так и родилась тема этой статьи.
 
Но ведь на самом деле проще любить собаку, кота, или рыбок, комнатные цветы, машины, даже коллег на работе, друзей, единомышленников, чем себя и своих близких.
Ведь собака такая дружелюбная, ласковая и вообще – лучший друг человека. А кот – душка, да так гладится, а единомышленники так стремятся помочь…
Долго думала почему? и тут до меня дошло, потому что они выполняют свое предназначение, коты – кошачье, собаки – собачье, кошке же в голову не придет лаять по-собачьи? Верно?
И только мы занимаемся практически всем чем угодно, кроме себя, своих собственных желаний, мечты. Мы создаем фальшивые образы, стремимся реализовать чужие мечты, навязанные прежде всего современной кино- и телеиндустрией, гонимся за модой, за деньгами, за замужеством и в итоге разочаровываемся, начинаем все сначала и так получается, что сами уже не знаем, кто мы такие, чего хотим и чего делать-то.
 
«Что это за фальшивый образ?
Ну, к примеру, женщина не совсем здорова (сюда относится основной процент женщин), у нее плохой цвет лица, волосы секутся, ногти ломаются. Нет бы ей своим здоровьем заняться – но нет, не получится, современная индустрия моды ей с радостью предложит пудру, ногти нарастить, волосы покрасить и т.п.» (О.Дуплякина)
 
Вот поэтому-то мы себя зачастую и не любим, на близких отрываемся, зато любим кота, ведь он такая душка!
 
Сразу вспоминаю случаи, когда после очередного кризиса самосовершенствования я впадала в затяжную депрессию с нервным срывом: от «Я ничего не могу» до «Я полное…».
А совсем недавно прихожу с заседания нашего Клуба, хоть уставшая, но очень довольная своей работой, так душевно поговорили, да разобрали сложные ситуации, но засиделись, как дома мне высказали претензии, чего так поздно. На что я с таким раздражением, что я делаю во какую «важную» работу, а Вы ко мне так!
 
А сколько еще таких случаев было, когда я дома делала замечания не самым ласковым тоном, критиковала, позволяла себе раздражаться, наговорить неприятных слов, назидательным тоном кого-нибудь поучить.
А сколько еще раз я себя обзывала, ругала, говорила, что я ни на что не способна, никому не нужна…
Нет, я все, конечно, не со зла, можно сказать добра желаю, хочу, чтобы они изменились, я лучше стала, но вот способ не самый лучший, ведь например коллеге по работе я же 10 раз замечание не сделаю и вообще на людях бываю уж такая белая и пушистая, а дома могу так попридираться, что мало не покажется!
С кем не бывало? Кто из нас так не делал?
 
Еще проще дома одеваться как придется, а на людях наряжаться (и то не всегда, чаще всего бегаешь в чем придется или что ближе всего в шкафу висело)? А дома что не люди? Причем самые близкие и любимые! Но ничего, они простят, подождут, может и до них очередь доберется – на то они и близкие!
 
Вот я и решила коренным образом менять ситуацию, пора и дома быть «хоть куда» и создавать как с близкими, так и с собой гармоничные взаимоотношения вместо упреков, замечаний, обид и недомолвок!
С чего начать? – выкинуть все старые тапочки и купить себе (и всей семье) новые, красивые. Не шучу! Я даже купила себе на небольшой горке!
Вот и я! Самое простое, что я решила – выглядеть дома на 5+.
Одевалась я, конечно, всегда чистенько, мило: юбочка, кофточка! Но очень большая разница между тем, как я выглядела дома и на выход.
Это я заметила не по себе, а по одной знакомой мамы. Приходим мы к ней в гости, нас встречает Женщина в каких-то безразмерных штанах, стоптанных тапочках, не причесанная… У меня отвисла челюсть: и вот это шикарная Женщина, которая всегда блистает и сводит с ума всю мужскую часть населения? Если бы я собственными глазами не видела это – я бы ни за что в тот момент не поверила, что это именно ТА Женщина.
Сказано – сделано! Короче вечером умываюсь, смотрю в зеркало – личико чистенькое, без раздражения (у меня бывают «приступы» раздражения чаще всего на себя на себя, но другим достается – это сразу же отражается на лице), на лице легкая улыбка, глазки озорные… Думаю, с чего бы это?
Оказывается, подходя к зеркалу, я целый день отмечала что-нибудь хорошее: вот мне эта прическа идет, вот глазки красивые, а затем «да я вообще очень даже ничего», а в конце просто начала любоваться собой , т.е. в течение дня я подходила к зеркалу и отмечала, что отражение мне очень нравится, улыбалась ему (отражению ), т.е. была довольна собой! Все!
Результат не заставил себя ждать! Так просто? Да вот просто!
«Мне нравится мое отражение в зеркале!»
Теперь я даже с удовольствием разглядываю себя в зеркало и улыбаюсь себе, и если вижу, что что-то там не так, то знаю, что вот даже эти маленькие (или большие ) прыщики я создала себе сама, так как же не любить то, что создала сама
 
Дальше… У меня есть просто шикарная юбка. Знаете, как раньше дворянки носили: несколько легких юбок, сзади сборки, складки, небольшой шлейф. Одевала я ее 2 раза: в день увольнения с работы (по сей день отмечаю ) и просто прогуляться (далеко не ушла – со мной даже фотографироваться начали ). Вот и думаю, чего в шкафу висит, пылится, на официальные мероприятия так не ходят, по улице сама не могу – дай дома похожу.
Одела, такая «жаба задушила», да как я могу себе это позволить, а вдруг чего, а вдруг пятно, а вдруг пролью чего-нибудь, стало страшно, где я потом такую юбку буду покупать, на что, да с такими тратами я по миру пойду. И вообще я что миллионерша, чтобы дома !?! в таких вещах ходить. Кино насмотрелась что ли! (в целом верно, насмотрелась )
В итоге ограничения сидели в моей голове мертвой хваткой, а установка «Я не могу себе это позволить» просто так не хотела сдаваться. И это при наличии денег. Привычка экономить на себе остается.
Да как на меня все накинулись, дескать, ты чего себе позволяешь, и как раз выразили вслух все мои страхи и сомнения, а одна заявила «лучше мне отдай». Ага, уже отдавала и знаю, висит в шкафу, одела один раз, сказала шибко красивая, лучше поберегу.
Вот так часто и я! Куплю красивую вещь, вроде как на выход и висит она в шифоньере, выход наступает, нахожу какую-то отговорку (не подходит для этого мероприятия или уж слишком красиво !?!).
 
А когда я начала дома так ходить я поняла почему я не могла одевать такие красивые наряды. При всей своей работе над собой неуверенность в себе осталась и вцепилась мертвой хваткой. Просто на самом деле я боялась выглядеть шикарно, боялась своей красоты, боялась привлечь к себе столько внимания и быть в центре внимания! Вот еще выявились установки: «я – не достойна и я – не заслуживаю всего этого», лучше уж как-нибудь.
Короче не по Сеньке шапка! Тут и осанка нужна соответствующая, и походка, но главное внутренне ощущение уверенности в себе как в Женщине, в своей красоте, обаянии… А я хоть и тренировала все это в своих эпопеях с Совершенством, но все это оказалось из-за неуверенности в себе как Женщине. Вот и решила дома потренироваться!
 
А теперь как Вы думаете, разве можно такую красоту не Любить, не ухаживать за ней, не баловать, не относиться бережно, с уважением, не ценить? Конечно, нет! Тем более, если красота создана своими собственными руками.
Отсюда вывод: все в твоих руках! ))
Это самое простое, что можно сделать по отношению к себе, но в то же время это оказалось сложно. Можно полениться и вовсе этого не делать. Вот встаешь с утра и думаешь: «Ой, я же дома, могу позволить себе все, что захочу, могу даже позволить себе не умыться и вообще да на фиг оно все надо, я же дома – здесь все свои». Вот-вот все свои могут подождать и я могу подождать, зачем суетиться, юбочки гладить, и так работы хватает. Писала с себя. Месяц собиралась это сделать, пока не пришла уставшая донельзя, но вместо того, чтобы лежать на диване почему-то стала подбирать себе наряды . Ведь ждать можно очень долго!
А еще лучше сшить себе платьице, можно самого простого кроя, да не просто сшить, а с Любовью, подобрать ткань и рисунок по душе, с Любовью расшить ленточками и кружавчиками, сделать вышивку. Наполнить светлыми и радостными образами. Ведь Вы это делаете для себя, Любимой.
Теперь я начинаю понимать, почему в древности одежду себе сами шили. Так никаких оберегов не нужно, лучший талисман удачи и Любви прямо на тебе. Модные дома будут отдыхать и ты уже никогда не забудешь себя ценить и уважать, всегда будешь помнить о том, что ты – достойна в этой жизни только самого лучшего!
Пока до платья руки не добрались, но вот шарфик себе я уже связала, да пончо, а самое главное – подушку вышиваю – свое будущее родовое поместье, буду спать как младенец и проект придумывать .
И это все я, которая раньше думала, что вышивание – это для домохозяек или людей, которым делать больше нечего, вот они и сидят, бездельничают, когда можно пойти и спокойно купить в магазине.
 
Дальше, что еще можно такого простого сделать по отношению к себе Любимой? Правильно признаваться себе Любимой в Любви, как по отношению к своему телу, так и себе целиком!
В первом случае мы перед зеркалом без одежды находим в себе красивость и уникальность. Без тени смущения, возмущения, стыда.
Во втором случае мы находим в себе «хорошесть» или минимум 50 комплиментов, можно в стихах – у кого как получается и в итоге написать эссе (слово какое-то модное), короче наше русское сочинение «Я очень ценная Женщина».
Эффект потрясающий, проверено на себе, только начать выполнять необходимо. Желательно каждый день. А через месяц пожинать плоды своей Любви к себе . Очень замечу я замечательные плоды.
В первый раз, когда я решила попробовать, думаю, какая чушь, раздеваться, да еще перед зеркалом, да что я в себе не видела. Оказывается очень много, в особенности не видела красивости и уникальности (ага, это при моих внешних данных, на которые явно не пожалуешься ).

Кстати, после такого упражнения начинаешь легко говорить комплименты другим людям (еще бы ухитрись, напиши 100 комплиментов себе – другим сочинять уже не придется ).
 
Наладив отношение к себе, можно заняться своими Любимыми и близкими. Это мы обсудим в следующем выпуске.
 
Успехов Вам во всех Ваших начинаниях, изменениях, действиях.

С Любовью, Евгения.

Кто автор не знаю но рассказ трогает за душу :

Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то….
А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости. Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:
Таня!
Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у девочки из нашей группы, и белые ботиночки от коньков. Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь. Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком… Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно.
Бабушка ещё раз позвала Таню, и вдруг схватила меня за плечи, и начала подталкивать вперёд, приговаривая:
Ты головёнку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит!
Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала:
Танюша, молочко-то есть?
Нет, мам, не пришло пока… Отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять откуда он идёт, и не понимала. Стало очень обидно.
Где мама? Я подёргала бабушку за руку.
Высоко она, Лидуша. Бабушка чмокнула меня в макушку. — Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело.
Зачем мы тут? Я насупилась.
Сестричку твою приехали проведать. Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только.
Это магазин? Я внимательно ещё раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала…
Можно и так сказать. Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку!
Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту…
Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и всё время плакала. Играть мне с ней не разрешали.

А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку, и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри.
Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой.
Не любишь ты её, Таня. Вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван, и подошла к двери.
Мам, не говори глупостей! Это уже моя мама бабушке отвечает. Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут ещё Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать!
А зачем второго рожала? Ещё тише спросила бабушка.
Славик мальчика хотел! Как-то отчаянно выкрикнула мама, и вдруг всхлипнула: Ну, пускай она у тебя месячишко поживёт, а? Я хоть передохну. Её шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на неё. Что-то зашуршало и звякнуло.
Убери. Снова очень тихо сказала бабушка. Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся.
Конфет ей не давайте. Снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно.
Уходи, Таня. Кормление пропустишь. Опять бабушка говорит. Ты хоть позванивай иногда. Ребёнок скучать будет.
Позвоню. Мама сказала это, уже выходя с кухни, а я тихонько отбежала от двери, чтобы никто не понял, что я подслушиваю.
Мама зашла в комнату, поцеловала меня в щёку, и сказала:
Не скучай, мы с папой в субботу к тебе придём.
Я кивнула, но почему-то не поверила…
Когда мама ушла, ко мне подошла бабушка, села на диван, и похлопала по нему, рядом с собой:
Иди ко мне…
Я села рядом с бабушкой, и тихо спросила:
А мне ведь можно конфеты?
Бабушка почему-то сморщилась вся, губами так пожевала, отвернулась, рукой по лицу провела быстро, и ответила:
После обеда только. Ты что, всё слышала?
Я повернулась к бабушке спиной, и соседоточенно принялась надевать на куклу Колю клетчатые шортики. Бабушка вздохнула:
Пойдём пирожков напечём. С капустой. Будешь мне помогать тесто месить?
Я тут же отложила Колю, и кинулась на кухню. Дома мама никогда не пекла пирожков. А мне нравилось трогать руками большой тёплый белый шар теста, и слушать как бабушка говорит: Не нажимай на него так сильно. Тесто — оно же живое, оно дышит. Ему больно. Ты погладь его, помни чуть-чуть, поговори с ним. Тесто не любит спешки.
Весь вечер мы пекли с бабушкой пирожки, а дедушка сидел в комнате, и сочинял стихи. Он всегда сочиняет стихи про войну. У него целая тетрадка этих стихов. Про войну и про Псков. Псков — это дедушкин родной город, он мне рассказывал. Там есть река Великая, и дедушкина школа. Он иногда ездит туда, встречается с друзьями. Они все уже старенькие, друзья эти. И тоже приезжают в Псков. Наверное, там им дедушка читает свои стихи.
Когда уже стемнело, бабушка накрыла в комнате журнальный столик, принесла туда пирожки и розеточки с вареньем, а я, вымытая бабушкиными руками, чистая и разомлевшая, залезла с ногами в кресло, и смотрела «Спокойной ночи, малыши». О том, что я обиделась на маму я уже забыла. И сейчас вдруг начала скучать…
Я тихо пробралась на кухню, и села у окна. Видно было фонарь и деревья. И дорожку ещё. По которой должна была в субботу придти мама. Я слышала как бабушка меня зовёт и ищет, и почему-то молчала, и тёрлась носом о стекло.
Обнаружил меня дедушка. Он вошёл на кухню, скрипя протезом, включил свет, и вытащил меня из-под подоконника. Посадил на стул, и сказал:
Мама придёт в субботу. Обязательно придёт. Ты мне веришь?
Я кивнула, но в носу всё равно щипало.
Завтра будем пускать пузыри. Дедушка погладил меня по голове, и поцеловал в макушку. А ещё я расскажу тебе о том, как наш полк разбомбили под самым Берлином. Хочешь?
Хочу…
Тогда пойдём в кроватку. Ты ляжешь под одеялко, а я с тобой рядом посижу. Пойдём, пойдём…
И я пошла. И, засыпая на чистой-чистой простыне, пахнущей почему-то сиренью, я думала о маме и конфетах.
А мама в субботу так и не приехала…

********

Зазвонил телефон. Я посмотрела на определитель, и подняла трубку:
Да, мам?
Ты сегодня во сколько дома будешь?
Я посмотрела на часы, пожала плечами, словно это могли видеть на том конце трубки, и ответила:
Не знаю. До шести я буду в офисе. Потом у меня подработка будет. Это часов до десяти. В одиннадцать заскочу домой, переоденусь, и в кафе. У меня сегодня ночная смена.
Постарайся зайти в семь. Тут тебя дома сюрприз ждёт. Неприятный.
Мама всегда умела тактично разговаривать с людьми.
Какой? Скажи лучше сразу.
С ребёнком всё в порядке, он в садике. Володя приходил…
Я крепко закусила губу. Вовка ушёл от меня четыре месяца назад. Ушёл, не оставив даже записки. Где он жил — я не знала. Пыталась его искать, но он хорошо обрубил все концы… А я просто спросить хотела — почему?
Что он сказал? Он вернулся? Руки задрожали.
Он исковое заявление принёс, и повестку в суд… На развод он подал.
Почему?! Другие вопросы в голову не лезли.
По кочану. — Огрызнулась мама. — Твой муж, у него и спрашивай. От хороших баб мужья не уходят, я тебе уже говорила! А ты всё с подружками своими у подъезда торчала! Муж дома сидит, а она с девками трепется!
Я с ребёнком гуляла… Глаза защипало, но матери этого показать нельзя.
Я ж с коляской во дворе…
Вот и сиди себе дальше с коляской! А мужику нужна баба, для которой муж важнее коляски! За что боролась — на то и напоролась.
Да пошла ты! Я не выдержала, и бросила трубку.
Значит, развод. Значит, всё. Значит, баба у Вовки теперь новая… За что, Господи, ну за что, а?
Снова зазвонил телефон. Я, не глядя на определитель, нажала на кнопку «Ответ», и рявкнула:
Что тебе ещё надо!
Лидуш… В трубке бабушкин голос. Ты ко мне зайди после работки, ладно? Я уже всё знаю…
Бабушка-а-а-а… Я заревела в голос, не стесняясь, Бабушка-а-а, за что он так?
Не плачь, не надо… Всё в жизни бывает. Все проходит. У тебя ребёночек растёт. Ну, сама подумай: разве ж всё так плохо? Кому повезло больше: тебе или Володе? У Володи новая женщина, к ней привыкнуть нужно, пообтереться… А у тебя твоя кровиночка осталась. Каким его воспитаешь — таким и будет. И весь целиком только твой. Ты приходи ко мне вечерком. Приходи обязательно.
На подработку я в тот день так и не пошла. Провалялась у бабушки пластом. Иногда выла, иногда затихала. Бабушка не суетилась. Она деловито капала в рюмочку корвалол, одними губами считая капли, и сидела у моего изголовья, приговаривая:
Попей, попей. Потом поспи. Утро вечера мудренее. Не ты первая, не ты последняя. Мать твоя дважды замужем была, тётка твоя тоже… А Володя… Что Володя? Знаешь, как люди говорят? Первым куском не наелся — второй поперёк горла встанет. А даст Бог, всё у Вовы хорошо выйдет.
Бабушка! Я рывком села на кровати, краем глаза увидев в зеркале своё опухшее красное лицо: Ты ему, козлятине этой вонючей, ещё счастья желаешь?! Вот спасибо!
Ляг, ляг… Бабушка положила руку на моё плечо. Ляг, и послушай:Hе желай Володе зла, не надо. Видно, не судьба вам просто вместе жить. Бывает, Господь половинки путает… Сложится всё у Володи — хороший знак. И ты скоро найдёшь. Не злись только, нехорошо это.
Я с воем рухнула на подушку, и снова заревела…

*******
Нервы на пределе. Плакать уже нет сил. Дышать больно. Воздух, пропитанный запахами лекарств, разъедает лёгкие, и от него першит в горле…
Лида, судно принеси!
Слышу голос мамы, доносящийся из бабушкиной комнаты, бегу в туалет за судном, и несусь с ним к бабушке.
Не надо, Лидуша… Бабушка лежит лицом к стене. Через ситцевую ночнушку просвечивает позвоночник. Закусываю губу, и сильно зажимаю пальцами нос. Чтобы не всхлипнуть. Не нужно судна. Прости меня…
За что, бабуль? Стараюсь говорить бодро, а сама радуюсь, что она моего лица не видит…
За то, что работы тебе прибавила. Лежу тут бревном, а ты, бедная, маешься…
Бабушка… Я села возле кровати на корточки, и уткнулась носом в бабушкину спину. Разве ж мне тяжело? Ты со мной сколько возилась, сколько пелёнок за мной перестирала? Теперь моя очередь.
Так мне в радость было… Тяжело ответила бабушка, и попросила: Переверни меня, пожалуйста.
Кидаю на пол судно, оно падает с грохотом… С большой осторожностью начинаю перекладывать бабушку на другой бок. Ей больно. Мне тоже. Я уже реву, не сдерживаясь.
В комнату входит моя мама. От неё пахнет табаком и валерьянкой.
Давай, помогу. А ты иди, покури, если хочешь.
Благодарно киваю маме, хватаю сигареты, и выбегаю на лестницу. У мусоропровода с пластмассовым ведром стоит Марья Николаевна, бабулина соседка и подружка.
Ну, как она? Марья Николаевна, ставит ведро на пол, и тяжело опирается на перила.
Умирает… Сигарета в пальцах ломается, достаю вторую. — Не могу я больше, Господи… Не могу! Уж лучше б я за неё так мучилась! За что ей это, Марья Николаевна?
Ты, Лидок, как увидишь, что рядом уже всё - подолби в потолок шваброй. Говорят, так душа легче отходит, без мук…
Первая мысль — возмутиться. И за ней — тут же вторая:
Спасибо… Подолблю. Не могу больше смотреть, не могу!
Слёзы капают на сигарету, и она шипит, а потом гаснет. Бросаю окурок в баночку из-под сайры, и снова иду к бабушке.
Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.
Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:
Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! Слёзы катятся градом, нос заложило.
Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня — сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…
Не на-а-адо…
Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру — ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.
Переста-а-ань!
А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…
Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…
Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся…
По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.
Чо молчишь? Вовкин голос. Алло, говорю!
Чего тебе? Всхлипываю.
Завтра двадцать восьмое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай
Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…
А я потом не могу. Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?
Не сейчас, Вов… Не могу.
Можешь. Завтра в два дня.
Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке…
Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была? Пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы.
Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня — вряд ли…
Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты — в них до сих пор ты мой…
А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.
Таксист понимающе кивнул, и включил радио.
Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…
Остановите машину. Пожалуйста.
Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами — оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.
Пачку «Явы золотой» и зажигалку.
Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:
А конфеты вон те у вас вкусные?
Какие?
А во-о-он те.
У нас всё вкусное, берите.
Дайте мне полкило.
Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик.

*********

Открывает мама. Не давая ей ничего сказать — протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:
Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.
Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие.
Что! Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!
Она умерла… Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. Десять минут назад. Сейчас машина приедет…
Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету.
Возьми, возьми, ну пожалуйста! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!
Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…

*********
Я не люблю конфеты.
Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.
А конфеты не ем никогда.
Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю…
И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.
Никто.
И никогда…

Восхитительный, человечный рассказ автора Майк Гелприн : Свеча горела

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
Интересует, кивнул собеседник. Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
Задаром! — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
Я, собственно… — собеседник замялся.
Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники , вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

Если этот парень, Максим, беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду.
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
Проходите, засуетился Андрей Петрович. Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
Нигде? — спросил Максим тихо.
Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия , в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
Да, продолжайте, пожалуйста.
В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем , люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
У вас есть дети?
Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».Лермонтов «Мцыри».Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.Булгаков, Xемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил….

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
От… От кого?!
От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.

Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн, Нью-Йорк (Seagull Magazine от 16/09/2011)

Пять лет судьбы одного человека.

Саша был в чеченском плену — 5 лет; два года его – НЕ КОРМИЛИ; испытывали на нем приемы рукопашного боя; его несколько раз — РАССТРЕЛИВАЛИ, стреляли почти в упор, но так и – НЕ СМОГЛИ расстрелять!!!

В 1995 году - первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.

Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут – потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.

Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП освятили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался - все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.

Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.

Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”–– спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.

Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять. 25 мая 2012 16:41

Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно – НЕ ПРОИСХОДИТ.

Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его – НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор – НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.

И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.

В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.

Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова - Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.

А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.