ТЕМА: Книги,статьи,журналы,рассказы.Все,что помогает нам

Мне нравится читать то ,что нравственно,то что мудро -будет ли это Библия,которую очень люблю читать ,мне нравится читать Омара Хайяма,нравится читать всё то ,что близко моей душе -вера -у меня одна ,а прекрасное можно находить во многих верах,а так же читая философов-почему бы не почитать и не набираться знаниями и мудрости ,вот Коран ещё не читала,к сожалению-ничего-почитаю,а Ошо мне очень нравится,вообще мне нравится человек любой веры-ведь никакая вера не учит ЗЛУ,все веры учат любви,радости,добру-вот и всё..мне 50 лет-конечно -хочу к сыну,но это не значит ,что жизнь свою не пройду и крест свой не донесу - донесу так ,как нравится моей душе,а душа моя полна любви ,добра ,света-....И это не громкие слова-это то чем сейчас живу....

.

Алла Немцова

Вразумление
Этот рассказ был написан 8 августа 2011 года для близких и дорогих моему сердцу людей — сомолитвенников, братьев и сестер во Христе. Рассказ очень личный, семейный. Да и рассказ ли это — описание событий, воспроизведенных, что называется, с кинематографической точностью. Это случилось ровно 10 лет назад. Ровно столько лет моему духовному прозрению.

Пантелеимон ЦелительОна кричит до рези в ушах. Она почти уже на полу, еще чуть-чуть, и она свалится с кожаного дивана. Боюсь сделать шаг, не задев несчастную, убивающуюся от горя. Муж подталкивает в спину: ну проходи же. Оглядываюсь на него: это точно не морг?

Господи, если только Ты есть, не дай мне пережить такое.

Муж хватает за рукав медсестру. Георгий, восемь лет, ночная операция, как он?

— Вы кто ему? Родители?

— Да.

— Сейчас врача приглашу. Он сам вам всё скажет.

Немеют ноги и руки, деревенеет язык, мгновенно пересыхает горло.

Господи, если только Ты есть..

Как в иные моменты проносится перед человеком вся жизнь, так и моя память возвращает в деталях весь вчерашний день. Всматриваюсь в Гошино лицо. Как никогда, глаза погружены в себя. Какой-то он слабенький, вялый. Пойдем-ка, дорогой, к доктору сходим. Не протестует.

— Ну что же вы хотите, да, вялый, но он только что перенес тяжелейшую ангину, ничего, скоро восстановится.

— Доктор, мне кажется, у него живот болит.

— Ну, если вам кажется, — вздыхает доктор, — вот вам талон на УЗИ, на понедельник, в среду ко мне за результатом заходите.

— Как в среду? Сегодня пятница, а если что серьезное?

— Если что серьезное, скорую вызывайте.

— Спасибо, доктор. Утешили.

Остаток дня Гоша лежит на диване и смотрит в потолок. Как будто чужой ребенок.

— Гошенька, у тебя что-нибудь болит?

— Нет.

Не верю. Определенно, что-то не так. В девять часов вечера Гоша заходит на кухню, совершенно желтый, прислоняется спиной к холодильнику и медленно сползает на пол.

Врачи скорой помощи полчаса пытаются определить причину недомогания.

— Странно, ничего не прощупывается. Знаете, вам всё-таки в больницу надо, рентген пусть сделают, УЗИ. Если всё в порядке, сразу отпустят.

Ночь уже спускается на город. Едем по притихшим улицам. В приемном покое больницы Гошу обследуют очень долго, но также, как и врачи скорой, ничего не могут определить. Анализ крови дает сильный повод для беспокойства. Вызывают оперирующего хирурга. Через минуту он появляется — высокий, худой, бледный, волосы почти до плеч, как есть Паганини. Вот он — профессионализм — проводит по впавшему Гошиному животу длинными чуткими скрипичными пальцами и, не глядя в нашу сторону, бросает подошедшему анестезиологу:

— Срочно в операционную!

Анестезиолог качает головой:

— Мухтар устал, но он очень постарается...

Гошу кладут на каталку и укрывают простынкой. Саван, помимо моей воли, проносится в голове. Вижу, как затухает жизнь в Гошиных глазах.

Не знаю, которым по счету оказался Гоша в тот день на операционном столе, но к моменту окончания операции доктор оперировал ровно сутки практически без перерыва. Так получилось. Одна за другой экстренные операции.

— Вы домой поедете или будете ждать окончания операции?

— Разумеется, будем ждать.

— Тогда идите в соседний бокс, там ждите.

Белый стол, белый шкафчик, белые стены, белый потолок, белый циферблат. Черная секундная стрелка, черный стул, черный телефонный аппарат, черная кушетка. Да или нет. Спасут или не спасут. Быть или не быть. Жить или не жить...

Господи, если Ты есть...

На часах — 23.00. Молчим. Нет сил ни говорить, ни плакать. Через два часа в бокс заглядывает медсестра.

— А вы что тут сидите? Ждете, пока метро откроется?

— Нет, мы на машине. А что, операция закончилась уже?

— Наверняка. Сейчас позвоню, узнаю.

Сестричка набирает номер, ей что-то отвечают, она отводит глаза и растерянно произносит:

— Ничего не понимаю. Операция еще идет. Ну, ждите тогда, я к вам еще загляну, как что узнаю. А вы сами можете посмотреть — с улицы операционную видно, она как раз над этим боксом. Как свет погасят — значит, операция закончена.

Еще два часа проводим в походах на улицу. Свет всё горит. Небо постепенно светлеет. Возвращаемся в бокс, сидим молча на черной кушетке, рядышком. Ждем.

Пять часов утра. Дверь бокса открывается. Анестезиолог.

— Ну, родители, операция закончена. Вытащил доктор вашего Георгия. Аппендикс разорвался больше недели назад. Это просто чудо, что ребенок не умер. Чудо, повторяю, чудо. Но. Вы должны понимать. Состояние крайне тяжелое и никаких гарантий. Завтра, вернее, сегодня, к одиннадцати часам утра приходите в отделение реанимации.

— Алло, это отделение реанимации? Скажите...

— Справок по больным не даем, сами приезжайте. Найти как? Мимо основного корпуса, где вас оперировали, вперед пройдете, увидите там справа морг, слева — реанимация.

Доктор-реаниматолог смотрит на нас своими чУдными армянскими глазами. Видимо, определяет степень крепости нервной системы родителей. Не выдерживаю молчания:

— Доктор... он жив?

Лицо доктора оттаивает.

— Жив, жив. Но состояние крайне тяжелое. Что такое гангрена объяснять надо? Делаем всё возможное. Ему необходимы три лекарства. Два у нас есть, а третье — оно редкое, да и дорогое — его сами ищите, нам таких лекарств в больницу не дают. Через четыре часа оно должно быть у меня.

— Доктор, а если не найдем? Его можно будет чем-то заменить?

— Найдите.

Ровно через два часа доставляем лекарcтво в больницу. Радуемся, что удалось схватить последнюю упаковку в аптеке. Надеемся, лекарства хватит на какое-то время. Следующим утром выясняется, что упаковка содержит только суточную дозу.

Неделя в реанимации — это семь дней-близнецов: ватные ноги, пересохшее горло, каждый день — новый врач, каждый день: состояние крайне тяжелое, гарантий никаких, как вы довели до такого, основной диагноз, тогда понятно, простите.

На пятый день медсестра прошептала:

— Если хотите.

— Хочу!!!

— ...если хотите видеть Гошу, снимайте обувь, проходите тихо-тихо, пока никого нет. Только на минуточку и не шумите, ради Бога.

Затаив дыхание, вхожу на цыпочках. Как здесь тихо. Огромная кровать, за изголовьем датчики, лампочки, как в кино, что-то мигает, стрелочки, точечки... Где же мой Гошенька? И вдруг вижу глаза. Больше ничего не вижу — только глаза, как два неба. Господи, Гошенька, какой же ты крошечный на этой кровати, просто мальчик-с-пальчик. Глажу его макушку, боюсь причинить боль. Бедный ребенок, весь в каких-то проводочках. Тихий-тихий Гошин голосок:

— Ма-ма...

— Что, сынок?

— Ма-ма... чис-тый пам-перс...

Господи, чудо какое, Гошенька, ты заговорил! Сейчас, родной мой, где же тут твои памперсы, сейчас найду, вот они... сейчас... Откидываю простынку и... едва не теряю сознание от увиденного. Медсестра подхватывает меня под руку.

— Нет-нет, это всё мы делаем сами, вам нельзя его трогать. Всё, посмотрели, теперь быстренько на выход, а то мне попадёт.

Еще через три дня Гошу перевели в палату. Звонили колокола, когда я ввозила каталку с Гошей в палату. Сверкало солнце и синели небеса. И тогда я отчетливо поняла, что для счастья не нужны ни лазурные берега, ни белоснежные яхты, ни Ламборджини. Нужно только, чтобы мой ребенок был жив. И как всё суетно и глупо по сравнению с этим.

Не знаю почему заприметил нас с Гошей лечащий врач, приходил поболтать о том, о сём, о семье своей рассказывал, о жене, о сыне. Какой-то домашней умиротворенностью веяло от этого огромного дяди с большущими руками. И еще с трудом представлялось, что этими ручищами он делает блестящие хирургические операции. Накануне выписки он зашел в нашу палату:

— Нервы крепкие?

— Нет. А что?

— Помогать сейчас мне будешь. Гоше будем швы снимать. Ну?

— Иду.

До сих пор не знаю и не понимаю, почему он попросил меня тогда помочь. Почему я, а не медсестра? Но было в этом что-то очень доверительное.

Вечером мы с Гошей глядели в больничное окно в холле, предвкушая завтрашнее возвращение домой. Подошел огромный доктор.

— Ну что, домой завтра?

— Домой, доктор, домой. Не верится даже.

И тут доктор сгреб меня в охапку, прижал к себе, и я почувствовала, что еще немного, и я расплачусь, и что делать этого мне никак нельзя, потому что, если уж начну плакать, не остановлюсь до завтра, и ведь держалась как-то эти три недели, не плакала, а теперь-то уж чего. Доктор, доктор. Он же мне по секрету рассказывал, что ни по каким статьям Гоша не мог выжить, и что во время операции он почти умер, а доктор Паганини несколько часов боролся за его жизнь. А еще сказал, что сам никогда бы не взялся за такую операцию. Я тогда спросила, а как же, доктор, помирать бы бросили, что ли? Да нет, говорит, не бросил бы, конечно, есть другой способ, но тогда вы бы здесь полгода лежали, как минимум.

На второй день после выписки у Гоши отнялась правая нога. В поликлинике даже смотреть не стали — направили в ту же больницу. Как у Гоши округлились глаза, когда он понял, куда его опять привезли. Тот же приемный покой, только доктор другой.

— Ничего, не волнуйтесь. Это бывает после такой операции. Пройдет, пусть полежит пару дней. Скоро бегать будет, вот увидите. Это было двадцать восьмого августа.

Первого сентября Гоша своими ногами пошел в первый класс.

* * *
Снова и снова возвращаюсь к пережитому. Вспоминаю, как разволновалась, узнав о случившемся, наша будущая крестная.

— Ну, что тебе еще надо? Какие доказательства? Неужели ты не понимаешь, Кто спас нашего Гошеньку?! Операция какого числа была?

— В ночь с восьмого на девятое августа.

— А ты знаешь, какой Праздник Церковь празднует девятого августа?

— Какой?

— Целителя Пантелеймона, темнота.

— А кто это?

— О, Боже!!!

* * *
Открываю дверь отделения реанимации, вижу женщину, разрывающуюся от крика. Она кричит до рези в ушах. Она почти уже на полу, еще чуть-чуть, и она свалится с кожаного дивана.

Господи, если Ты есть, не дай мне пережить такое.

8 августа 2011

Господи, если Ты есть, не дай мне пережить такое.

Фильм "Человек с Земли "



Импровизированная прощальная вечеринка профессора стала загадкой после того, как учёный рассказывает своим коллегам, что он бессмертный, который ходит по земле уже 14000 лет…
Я не говорю о том, что кино претендует на статус «Учения о сути всего». Нет. Идея фильма предельно проста: нужно мыслить более гибко, стать терпимее. Но есть оговорка: людей крайне сложно вывести из ригидного состояния. Ведь, как мы помним, главному герою, практически никто так и не поверил.

20-ЛЕТНЯЯ СХИМОНАХИНЯ

Случилось это 28 апреля 2005 года. Привела Ольгу в Среднеуральскиий женский монастырь родительница, поскольку у девушки был рак мозга, и её выписали из Онкологического центра Екатеринбурга, сказав, что она безнадежна. Тогда она не могла даже самостоятельно стоять на ногах, а потому мама поддерживала её со спины. А родная бабушка уже шила ей погребальные одежды, но работа отчего-то не ладилась. Женщина же всё не переставала удивляться: отчего не получается такое простое шитьё?! И только через год всем стало ясно, что не шилось за ненадобностью: той, кому предназначались эти погребальные одежды, суждено было уйти в вечность в Великой схиме, для чего и был дан ей этот удивительный год...

Когда Ольга пришла в обитель, её подвели к отцу Сергию, духовнику и строителю обители, и он сказал ей: «Если хочешь жить, то оставайся в нашем монастыре». И она поверила ему и осталась. Болезнь сопровождалась страшными головными болями, и она практически не могла есть. Но буквально с первых дней жизни в монастыре Ольга постепенно стала не только есть, но даже самостоятельно двигаться. Позже она поведала сёстрам, что, когда обучалась в Магнитогорском университете и ей объявили страшный диагноз, то первая мысль, возникшая тогда у девушки, была: значит, уйду в монастырь. Почему так, она сама не знала, а только очень этому удивилась. И потому, когда её подвели к отцу Сергию, и он предложил ей остаться и пожить в монастыре, она вспомнила ту свою мысль и сразу же согласилась. Позже у Ольги появилось иное желание: если вылечится полностью, то останется в монастыре на всю оставшуюся жизнь. Об этом и просила она теперь в своих горячих молитвах Богородицу, дала Ей обет. Ведь и монастырь-то этот, ставший для девушки прибежищем в её скорбные дни, Богородичный.
Поведав об этом отцу Сергию, услышала в ответ: «Деточка, ты должна понять, насколько серьёзные вещи ты сказала Богородице. Это ведь обет и его надо выполнять». А дальше произошло то, что называется чудом исцеления. Девушка со страшным диагнозом, которой был вынесен врачами окончательный вердикт, а потому выписанная домой умирать, исцелилась в монастыре полностью (!).

Ещё недавно она переступила порог этой обители с опухолью мозга, которая выдавила ей левый глаз так, что вышла на лоб, а потому шишка была очень страшная. Теперь же всё выровнялось, лобик стал абсолютно ровным, глаз открывался.
Она была сама тишина, женственность и покой, вспоминают о ней сёстры. Никто никогда не слышал, чтобы она роптала, повышала на кого-то голос. Как часто бывает, что больной человек срывается от своей боли, любая неловкость так сильно ранит других людей. Ольга же никогда ни на кого – как бы ей не было больно – голоса не повышала и за все время, что прожила в монастыре, ни разу ни с кем не поссорилась.

Когда Ольга наконец излечилась, однокурсницы и подруги стали говорить ей о том, что она ещё молода и симпатична, надо сначала доучиться, создать семью, а уж потом, со временем, можно снова вернуться в монастырь. И девушка стала склоняться к этим помыслам, а потом подошла к отцу Сергию и призналась во всём. И тогда ей напомнили, что она давала обет, а это очень серьёзно. «Давай просто помолимся, - предложил духовник, - и попросим Богородицу: как Она устроит, по какому пути тебе идти». Так они помолились вместе, а через некоторое время опухоль стала расти с неимоверной скоростью, буквально на глазах. Но, что удивительно, именно в это время появилось ощущение, что Ольга стала очень быстро расти духовно. Она приняла свой крест, у неё не было никакого ропота. Девушка поняла, что болезнь дана ей Богом для её же спасения. И если бы она вернулась в мир, то наверняка произошло что-то, от чего могла бы погибнуть её душа. Приняв свою болезнь, она согласилась нести этот свой крест без ропота.

С наречением имени Евдокия её постригли в мантию. Тогда она ещё могла передвигаться, а потому постриг был в храме. Она, как и полагается, распиналась на ковре с Иисусовой молитвой, хотя идти самой ей было трудно, и её поддерживали с двух сторон матушка Варвара и благочинная, тоже Варвара, будущая настоятельница обители. Прошло ещё немного времени и у неё началось благодарение: за этот крест, за данную ей Богом болезнь. Это было настолько удивительно! «Я так благодарна Богу, - признавалась монахиня Нина, - что довелось увидеть это собственными глазами. Как-то зашла к ней в келью, а было это перед самым её постригом в Великую схиму. Её постригли в повечерие Благовещения, когда стало понятно, что она должна отойти к Богу, настолько быстро развивалась болезнь. Но именно благодарение в болезни побудило отца Сергия обратиться к владыке с прошением о постриге в Великую схиму двадцатилетней монахини. И вот, перед этим событием, я зашла к ней в келью. У нас много людей к ней заходило, но так, чтобы не надоедать и с ней побыть немножко. Нередко же и для того, чтобы эти несколько минут, проведённые с ней – и это удивительно – дали силы самому человеку, пришедшему сейчас в эту келью. Потому как было ощущение света, который идёт изнутри».

«И вот я подошла к ней, и спрашиваю о самочувствии. У неё в тот момент были очень сильные головные боли, а потому ставили капельницу. Её причащали каждый день, она и держалась-то от причастия к причастию. Но когда боль становилась невыносимой, она всё же просила и ей ставили капельницу. Помню, это было перед самой ночью. Так вот, на мой вопрос о её самочувствии она ответила: «Какая я счастливая!» Мне показалось, что я ослышалась, а потому наклонилась к ней и говорю: «Что ты сказала?» И вновь слышу в ответ: «Какая я счастливая!» И было в этом столько тихой радости! Помню, мы говорили с ней тогда о вечности, причем, совершенно спокойно. Она не боялась смерти. Я свидетель: когда зашёл отец Сергий, она сложила ладони крестом и обратилась к нему со словами: «Батюшка, благословите умереть!» А он, улыбаясь, отвечает ей: «Ну, схимонахиня Анна, если все умрут, кто ж молиться будет? Давай, мы ещё поживём!» Через некоторое время она опять смиренно просит: «Батюшка, благословите меня умереть! Я туда хочу». И показывает вверх. Кровать-то в келье двухъярусная, вот он и пытается сейчас отшутиться: «Куда ж, туда? Там Иринка наша клиросная». А она ему: «Нет, я не на второй ярус, я к Богородице хочу, я к Богу хочу!» И всё это было так тихо, так радостно! Словно просится человек к своим родным, к тем, кого так любит, так по ним соскучился, что больше сил нет находиться без них, вдали от них … я смотрела на них и думала, - неужели это происходит в моей жизни? Не в книгах каких-то, а вот тут, реально, рядом, сейчас… и ещё я видела, что это возможно: когда вот оно тело - исстрадавшееся, больное, которое отмирает у тебя на глазах, а душа - радуется! И это возможно, когда человеку всего двадцать лет! Когда идёт благодарение Богу за тот крест, который Он дал, и через это благодарение изливается благодать и радуется сердце. Как оказалось потом, она всё же получила благословение от отца Сергия, и они оба помолились Пресвятой Богородице, а там – как Пречистая определит...

Она мирно отошла ко Господу 21 апреля 2006 года на Страстной Седмице, в Великую Пятницу, в тот самый час, когда Господь висел на Кресте, но душа уже покинула Его. Хоронили её в Пасху, со словами пасхальной радости, и отец Сергий восклицал: «Христос Воскресе! Схимонахиня Анна, Христос Воскресе!» И у всех, кто был на её похоронах, было ощущение такой радости, такого света!»
Монах Давид приезжал в монастырь за некоторое время до её мирной кончины, и когда с отцом Сергием зашёл к ней в келью, то был потрясён ощущением той силы, что «совершается в немощи» этой двадцатилетней девочки. Он долго и серьезно смотрел на неё, и тогда она (не будучи тогда ещё схимницей, а просто монахиней) задала ему вопрос: «Почему вы так серьёзно смотрите на меня?» И услышала: «Просто я думаю, как тебе помочь». Она же ответила монаху: «А у меня всё хорошо!» И тогда он выбежал в коридор и там расплакался. Потом он сказал: «Я буду просить на Афоне, чтобы молились за неё».

Когда же она отошла в вечность, позвонили с Афона и сказали, что трём старцам на Святой Горе было открыто, что душа её прошла без мытарств. И что она очень светла и находится у Престола Божия. А ещё поздравили монастырь с тем, что такая душа ушла отсюда вечность.
За тот недолгий срок, что был определён ей Господом, она испила и чашу скорби, и чашу милости Божией, с благодарностью приняв от Бога всё.

Спасибо,Ольга ,за прекрасный рассказ-плакалa в конце ,,,да хранит вас Господь !